Белое солнце Пойнтера - Всеволод Мартыненко

Три тысячелетия выкачивания газа из огромной линзы под побережьем заставили берег опуститься, скрыв под волнами древние улицы. Настанет срок, и весь город уйдет в море следом за уже затопленными кварталами, превратившись в таинственную легенду вроде сказаний о Принце Хисахском. Может быть, именно здесь, по заросшим ныне водорослями плитам мостовой, ступала его нога…

Однако улицы затонувшей окраины не пустовали и сегодня. Яркие прозрачные ткани призрачными шлейфами струились за жителями хисахской столицы, на время сиесты ушедшими в тень волн и прохладу морской воды.

Для меня стала ясна еще одна из причин одеваться столь легко. А заодно и необходимость в избыточном на первый взгляд количестве тяжелых металлических украшений — все это разнообразие служило недурной заменой балласта ныряльщиков за раковинами. От которых, по-видимому, и пришло дыхательное зелье, ныне подпольно распространяемое в зимелахе.

У меня балласта такого рода не наблюдалось, а веса одежды, сандалий и пояса едва хватало, чтобы компенсировать плавучесть тела, положительную даже без воздушного пузыря в легких. Приходилось то и дело подгребать, чтобы не воспарять над мостовой при каждом шаге, пока я не догадался набить карманы камнями.

Освоившись со своим телом в столь странном положении, я двинулся по улице, тысячелетия не знавшей света и воздуха, но отнюдь не пустовавшей. В противовес верхней Хасире, обескровленной избытком солнца сиесты и стражи султана, нижняя отличалась людностью и оживленностью.

Никакой поспешности в движениях плотная среда не позволяла, но это шло только на пользу подводной прогулке. Особенно удобно было неторопливо прогуливаться вдоль бесчисленных лотков в неожиданно частых и изобильных, не в пример сухой части города, торговых рядах. Продажа любого товара, которому не повредит морская вода, шла вообще без помех, а то, что могло не выдержать соприкосновения с сыростью и разъедающей солью, было укрыто в воздушных пузырях, удерживаемых простенькими заклятиями.

Разнообразие подводного базара в сравнении с бедностью надводного поражало. Единственное, что оставалось неизменным — мяса нельзя было сыскать и здесь. Но с этой особенностью местного рынка я уже успел смириться. Для китов в здешних водах слишком жарко, а дельфинов с касатками бить — все равно что боевых рогачей да гекопардов переводить на шашлык.

Удивляла иная особенность базара. А именно — как предприимчивые жители двуликой столицы умудрялись торговаться, сговариваться о цене и просто общаться здесь, под водой, где любые слова превращаются в неразборчивое бульканье? Особенно трудно договориться, на мой взгляд, относительно предметов отвлеченных вроде тех же украшений.

Как ни посмотри, склонность хисахян к побрякушкам выглядела поистине неудержимой. Пусть и сыскалось ей рациональное объяснение — страсть эта переходила всякие границы разумного. Мало было той бижутерии, которую уже навешали на себя жители Хасиры — торговля украшениями бойко продолжалась. Во всяком случае, лотки с многообразными побрякушками попадались чаще всего. А на них отчего-то главенствовали цветные линзы, заменявшие здесь очки для ныряния, и всевозможные серьги. Даже на ребятишках обоего пола красовались вычурные сережки, как на том малыше, которого на руках внесла в море мать, принятая мной за самоубийцу.

Очередной бродячий ювелир подвернулся, когда я уже отчаялся разобрать подводную речь. Поэтому, когда он обратился ко мне, расхваливая свой товар, оставалось лишь пожать плечами и показать указательным пальцем себе на ухо — мол, не слышу, что ж поделаешь.

В ответ лоточник неожиданно понимающе закивал, повторил мой жест, затем поболтал ладонью перед губами, очень похоже изображая дурно подвешенный язык, опять легонько похлопал себя по ушам, словно выбивая невидимые пробки, и отрицательно покачал головой — в смысле, что ни говори, все равно не слышно.

Такое понимание моих проблем не могло не пробудить заинтересованности. Может, бойкий лоточник также подскажет и способ справиться с ними? Тем более что именно это, похоже, он и хотел изо всех сил довести до моего сведения, тыкая себя в грудь и поочередно указывая то на мои, то на свои, украшенные особенно увесистыми серьгами уши.

Понять, что он мне втолковывает знаками, я так и не сумел, поэтому просто решил довериться знающему человеку. Тот, отчаявшись объясниться, под конец своих манипуляций просто зажал мне мочку уха каким-то странным пинцетом с прорезями на широких лапках. Что ж, если поможет, можно и потерпеть подобную фамильярность…

Мгновенная боль — и я рефлекторно вывернулся из рук доброхота-обманщика.

— Ну ты, чудила! Осторожней! — не сдержался я, потянув руку к уху.

— Сам чудила!!! — вполне различимо ответил ювелир. — Тебе помочь хотят, а ты дергаешься, как маленький!

Правда, нормально слышал его я только пострадавшим ухом. В другое по-прежнему вливалось неразборчивое бульканье. А в саднящей мочке рука нащупала серьгу-кольцо самого пиратского образца.

Да… Добровольно прокалывать себе уши, словно эльфийский модник, которому некуда девать очередные полфунта золота, я бы вовек не дался. А уж продолжать это после того, как попался столь по-глупому, и вовсе не стал бы. Но довод в пользу повторения нечаянной операции оказался убедительным — в ушах от разнобоя, если можно так сказать, двоилось, отчего голова потихоньку начинала идти кругом.

Делать нечего — согласно покивав на обидчивую тираду лоточника, я подставил ему и другое ухо. Ожидаемая боль показалась сильнее, но после второго прокола внезапно окончательно прошла в обоих ушах. Видно, на серьги наложено заклятие обезболивания и скорейшего заживления — предосторожность, необходимая в едкой морской, да и в любой другой воде.

Естественно, первый же вопрос, который пришлось обсудить, получив способность распознавать подводную речь — цену оказанной мне услуги. За понимание в Аква-Кале, в отличие от свободы, платить все-таки полагалось, но не очень много — три динара, в нынешнее царствование лишь крытых голубым «морским» золотом.

Обретя звук, подводная Хасира разом превратилась из волшебной картинки, словно пришедшей из глубин хрустального шара, во вполне обыденную реальность. Вопли рыб в ветвях коралла и развалинах перемежались с криками зазывал у лавок и гвалтом толпы, резкие хлопки и щелканье морских зверей — с музыкой инструментов, мало похожих на обычные. Вряд ли издали бы на воздухе хоть один звук странные, будто в жабрах, щелястые трубы. Металлические штыри струн на диковинных арфах произвели бы лишь немелодичный лязг, а наполненные воздухом, маслом и спиртом сосуды ударных в лучшем случае породили бы омерзительный дребезг.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});