Десять десятилетий - Борис Ефимов

Трижды раздается «Рот фронт!» в притихшем зале. Клара поднимается на трибуну. Она занимает председательское место.

…В рейхстаге ждали, что Клара ограничится несколькими словами официальной формулы открытия и этим закончит свою «демонстрацию». Вместо этого рейхстаг вынужден в первый и, может быть, в последний день своего существования услышать большую политическую большевистскую речь…

— …Я открываю рейхстаг, выполняя свой долг как старейший депутат. Но я надеюсь, что еще буду иметь радость дожить до того, что открою как старейший делегат первый всегерманский съезд Советов».

Тут была одна подробность, которой Кольцов не привел в своем очерке, но мне о ней рассказал. Когда Клара произнесла слова о том, что она надеется снова выступить в качестве старейшей делегатки, то сидевший в первом ряду, заложив ногу на ногу, Геббельс со смехом пропел куплет из популярного тогда кинофильма «Венский конгресс»: «Только раз бывает это в жизни и не повторится никогда».

Мы пробыли в Берлине три дня. Свинцовая печать страха, насилия и средневекового мракобесия лежала на столице Германии. Крючковатые лапы фашистской свастики, казалось, тянулись к горлу людей из-за каждого угла, с каждого здания, с каждой страницы геббельсовского «Ангриффа» и «Фёлькишер беобахтер» — руководящих газет гитлеровской партии. Витрины и прилавки магазинов были завалены подарками (мы оказались в Берлине накануне Рождества), рекомендованными к обмену между благонадежными «истинными» немцами: святочный дед, на животе которого изображены свастика и надпись «Германия пробудись!»; богатейший выбор портретов Гитлера и нацистских флажков всех размеров; оловянные штурмовики и эсэсовцы с броневичками и пулеметами; игрушечный полицейский набор — резиновая дубинка, пистолет и наручники; далеко не игрушечные, а самые настоящие кинжалы с выгравированной на рукоятке свастикой и надписью на лезвии «Кровь и честь»; кожаные и коленкоровые (смотря по цене) альбомы для составления арийской родословной в каждой порядочной истинно немецкой семье и много, много других, столь же «симпатичных» и «полезных» предметов.

Я смотрел на штурмовиков и эсэсовцев с тем же ощущением, с каким в годы Гражданской войны разглядывал на улицах Киева петлюровских бандитов, — со странной смесью любопытства, отвращения и профессионального интереса карикатуриста. Они и в самом деле были как бы сошедшими со страниц газет и журналов карикатурами — эти надутые, красномордые лавочники с выпученными оловянными глазами, в нелепых круглых кепи, в туго обтягивающих толстые зады бриджах. Заносчивые и наглые повадки, пародийно утрированные жесты «гитлеровского приветствия», заимствованного у друга Гитлера — Муссолини, который, в свою очередь, скопировал его с древнеримского приветствия времен цезарей. Утробно-рявкающее «Хайль Гитлер!» Все это напоминало плохую театральную постановку, о которой пишут в рецензиях, что режиссер не нашел свежих красок в изображении врагов, показав их примитивными, трафаретными приемами.

Особенное отвращение чисто эстетического порядка вызывал коричневый цвет гитлеровского воинства. Правда, этот коричневый цвет различных оттенков, от кофейного и охристо-кирпичного до неприличного желтого, уже явно начал отступать перед черным цветом эсэсовских мундиров. Гитлер неуклонно избавлялся и расправлялся со своими «старыми бойцами», штурмовиками, которые помогли ему прийти к власти, — теперь он окружил себя более надежными и готовыми на все эсэсовцами и гестаповцами. Были беспощадно уничтожены ближайшие соратники — один из основателей нацистской партии Георг Штрассер, начальник штаба штурмовых отрядов Эрнст Рём и другие видные нацисты.

(Подобный опыт повального истребления старых соратников, свидетелей скромных заслуг пробившегося к высшей власти вождя, был вскоре с большим успехом использован в Советском Союзе так же пробившимся к неограниченной власти «Великим Вождем и Учителем», которого мало кто знал в первые годы после захвата власти в Октябре.)

«Удостоился» я лицезреть и самого фюрера. Это было на известной Вильгельмштрассе — улице, где расположены высшие правительственные учреждения. Проходя как-то здесь, я увидел множество одетых во все черное эсэсовцев. Зловеще-траурный цвет фуражек и мундиров подчеркивался белыми кантами и белыми кругами со свастикой на кроваво-красных нарукавных повязках. Здоровенные, рослые головорезы выстраивались шпалерами вдоль тротуаров, бесцеремонно оттесняя публику к стенам домов. Это было похоже на очередную облаву, и я, не желая со своим советским паспортом вляпаться в какую-нибудь историю, стал поворачивать обратно. Как раз в эту минуту из-за чугунной ограды рейхспрезидентского дворца вышла суетливая группа каких-то чинов, впереди которых, ни на кого не глядя, надвинув на глаза зеленую плюшевую шляпу, шагал Гитлер, уткнувши острый треугольный нос в клочкообразные усы. На нем были защитного цвета дождевик и широкие черные брюки. Он был явно чем-то недоволен и раздражен — очевидно, очередным неприятным разговором с престарелым президентом-фельдмаршалом Гинденбургом. Увидев свою столь знакомую модель, я невольно приостановился, глядя, как угрюмый рейхсканцлер усаживается в машину. Заметив, однако, устремившийся на меня ледяной и угрожающий взгляд эсэсовца, счел за благо не задерживаться и ускорил шаг… Взвыли сирены, фюрер сделал небрежную отмашку правой рукой в ответ на приветственное рявканье эсэсовцев — и машины рванули с места…

…На германской пограничной станции мы с Кольцовым ждем поезда с советской стороны. На безлюдной привокзальной площади яркими огнями горит огромная рождественская елка. Вместо традиционной звезды она увенчана светящимся портретом Гитлера. Одновременно из черного радиорепродуктора разносится по площади пронзительный и каркающий его голос. В эту минуту он выступает в излюбленном своем месте — на спортивном стадионе Берлина. Я расстаюсь с «третьей» Германией. «Четвертую» — послевоенную, побежденную, разгромленную, мрачную Германию я увижу через 12 лет.

…Суд в Лейпциге закончился вынужденным оправданием трех болгарских коммунистов, единственным поджигателем рейхстага признан психически и умственно неполноценный голландец Ван дер Люббе. Но Кольцов в сильной тревоге: ведь фактически Димитров остался в лапах гитлеровских тюремщиков, и прежде всего своего лютого врага Геринга. Им нетрудно будет найти способ расправиться с отважным революционером. И уже в Москве брат облегченно вздыхает: правительство Советского Союза официально уведомило правительство рейха, что оно удовлетворило просьбу Димитрова и его товарищей о принятии в советское гражданство и просит незамедлительно отправить их в Москву. Дня через два Кольцов заехал за мной по пути на аэродром, где мы стали свидетелями, безусловно, исторического события — приезда вырванного из лап гитлеровских палачей Георгия Димитрова. Прямо с аэродрома кавалькада машин проследовала в гостиницу «Центральная», где состоялась первая пресс-конференция. Мне запомнились два вопроса и два ответа:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});