Горячая купель - Петр Смычагин

Таранчика нет, но привыкнуть к тому никак невозможно. Кажется, вот-вот вернется он с поста и во дворе послышится его веселый, бодрый голос.

Однажды сержант Жизенский привел на заставу задержанного мальчика лет четырнадцати, заросшего «бурьяном» нечесаных русых волос. Паренек был в рваных штанах и рубашке. На ногах болтались непомерно большие ботинки на резиновой подошве, голова ничем не прикрыта. Когда лейтенант спросил у Жизенского, при каких обстоятельствах задержан мальчик, тот вместо ответа выложил на стол такую же вещь, какую обнаружили раньше у Шмерке, — передатчик.

Покопавшись в полевой сумке мальчика, Жизенский достал два листа бумаги, исписанные мелким, неразборчивым почерком. В бумаге содержались сведения о количестве войск, находящихся в Магдебурге, Галле, Нордхаузене и еще целом ряде мелких пунктов. А в конце второго листа говорилось даже о заставе в Блюменберге. Эти-то «сведения» и заставили Володю весело рассмеяться. И количество солдат, и число постов, и вооружение — все было настолько уродливо преувеличено, что совершенно не вязалось с истиной. Там даже говорилось, что застава оснащена мотоциклами, хотя на самом деле, кроме взятого на время у Редера, ни одного мотоцикла не было. «Достоверность» данных о заставе давала основание не принимать всерьез и остальную писанину.

— На этот раз тебе удалось задержать настоящего шпиона, — пошутил Грохотало, обращаясь к Жизенскому.

— А чего вы смеетесь? Он еще хуже всякого настоящего. Посмотрите, как он мне руки ободрал. Кусается, чертенок, царапается, как кошка. Видать, важное задание выполнял. Опять связь налаживают.

— Трудно сказать, новые ли это связи налаживаются, или старые тянутся.

— Так говорили же, что захватили всю группу...

— Если бы это была последняя группа... Ты что, думаешь в прошлый раз поймали последних и на земле установился мир?

Лейтенант смутно начал догадываться о судьбе этого парня, но проверить догадку было не просто. Отпустив Жизенского, он подчеркнуто небрежно отодвинул вещи мальчика, как не имеющие никакого интереса, и спросил его вдруг:

— Как тебя звать, малый?

Мальчик вызывающе сверкнул черными пылающими глазами. Все лицо его, бледное и худое, выражало немой протест. Он презрительно сплюнул через стиснутые зубы и молча нахохлился, как воробей перед непогодой.

— Ну, что ж, — сказал Грохотало, сурово нахмурившись, — вещественных доказательств вполне достаточно, чтобы отдать тебя под суд. А это может кончиться самым плохим...

— Я на все готов! — выкрикнул мальчик и вскочил со стула.

— О, да ты, видно, честный и смелый парень! — не смог удержаться от улыбки Володя. — Ну, раз ты на все готов, тогда пойдем со мной обедать.

Это озадачило мальчика, и он ответил недоверчивым и подозрительным взглядом. А когда лейтенант, поднявшись из-за стола, попытался взять мальчика за руку, тот ощетинился, отдернул ее, будто от огня, и пошел впереди, шлепая большими башмаками. Вымыв в коридоре руки, они уселись в столовой за маленький столик друг против друга. Путан принес борщ и тарелку, наполненную хлебом.

Володя принялся за еду. А мальчик, быстро работая ложкой, жадно ел борщ, но к хлебу не прикасался.

— Почему ты не ешь хлеб?

— А разве можно и мне брать хлеб с этой тарелки?

— Конечно.

— Сколько кусков я могу взять?

— Сколько тебе потребуется. Если окажется мало, еще попросим.

Мальчик моментально расправился с борщом и с такой же жадностью набросился на котлету. Потом выпил стакан компота и устало откинулся на спинку стула. На щеках у него выступил бледный румянец, а беспокойный огонь в глазах погас.

— Ну, и как прикажешь тебя называть? — шутливо спросил лейтенант, но собеседник словно не слышал его слов. — А вот у нас в Советском Союзе такие мальчики и девочки живут в специальных детских домах. Там их кормят, одевают, они обучаются в школе.

— Какие мальчики и девочки?

— Ну, вот такие, как ты, сироты, у которых нет ни отца, ни матери...

Эта мысль подсказана была интуицией, но, высказав ее, Грохотало убедился, что попал точно в цель. Мальчик вскочил со стула, впился в лейтенанта вновь запылавшим взором и, выпятив грудь, запальчиво спросил:

— Откуда вам знать, что я сирота? Это неправда! Моя мать — свободная Германия, мой отец... отец...

— Погиб за «свободную» Германию, — подсказал Володя.

Отвернувшись, мальчик бессильно опустился на стул, потом сложил на столе руки и припал к ним лицом. Ни одного слова больше не удалось от него услышать. В нем, видимо, начали бороться противоречивые мысли. Грохотало не знал, что с ним делать дальше.

В этом положении и застал их Чумаков, сообщивший о том, что всем офицерам приказано явиться в штаб полка к пятнадцати часам.

Одно из окон столовой выходило на открытое место в сторону деревни и было распахнуто настежь. Грохотало и Чумаков вышли в другую комнату; и там лейтенант рассказал своему заместителю все, что знал и что думал о юном пленнике. Вернувшись назад минут через десять, они застали мальчика сидящим на том же месте с задумчиво устремленным вдаль взглядом. Он не знал, что за этим окном ведется наблюдение, и вполне мог бы попытаться сбежать, но не воспользовался такой возможностью. Это что-нибудь да значило!

Переложив дальнейшие заботы о мальчике на Чумакова, Володя стал готовиться к отъезду. Ехать верхом — утомительно и долго. Пришлось по телефону договориться с Чаловым, чтобы он завернул в Блюменберг на мотоцикле, сделав небольшой крюк.

Взяв у лейтенанта денег, Чумаков направился к Карлу Редеру, чтобы с его помощью приобрести для паренька какую-нибудь одежду. Мальчика принял к себе в помощники повар Путан. Было решено не докучать пленнику вопросами, разрешить всюду ходить по заставе, конечно, заботясь о том, чтобы он не сбежал.

Услышав сигнал мотоцикла, Грохотало поспешил к выходу и у подъезда столкнулся с Чумаковым и Редером. Они несли все необходимое, чтобы по-летнему одеть мальчика.

— Так где ваш приемыш? — не здороваясь, спросил Редер.

Старик высоко вскинул лохматые брови и воскликнул:

— О-о! Да этот парень мне знаком! Он дня четыре работал здесь на маслозаводе, а потом сбежал.

— Он не хочет признаться, как его зовут, — сказал Чумаков. — Вы не знаете, как там его кликали?

— Кажется, там его звали... Максом...

— Так, что ли? — спросил Чумаков мальчика.

— Так, — ответил тихонько тот.

— Примерьте, но не одевайте. Сначала надо помыть его, подстричь, а потом уж одеть, — наказал Грохотало, садясь на заднее сиденье мотоцикла.

Немногим больше чем через час они остановились около штаба полка. В этом же здании, в большом зале, который служил чем-то вроде полкового клуба, собралось уже большинство офицеров. Никто не знал, для чего собрали здесь всех, вызвав даже с самых дальних застав.

Вскоре на трибуне показалась объемистая фигура полковника Тарунина, или бати, как его называли в полку еще со времен войны. За столом президиума сидело все полковое начальство, но почему-то не было Крюкова.

Волнуясь, батя рассказал, что вчерашней почтой на его имя пришло письмо от колхозников одной белорусской деревни... В письме содержится неприятное известие... Он часто дышал, поминутно глотал воду из стакана, утирал платком губы. В зале стояла напряженная тишина.

— Товарищи! — громко и твердо сказал полковник. — Всем вам известный капитан Горобский... — сделана была значительная пауза, во время которой успели промелькнуть многие догадки. — Горобский оказался подлым изменником Родины...

По залу прокатился неясный шепот. Не было здесь человека, которого бы не ошеломило это известие. А батя бросал слушателям в зал гневные слова:

— Изменник жил в наших рядах! Он старался вести себя так, чтобы не навлечь на себя подозрений. Ловко прятался от тех, кому причинил столько зла. Но нельзя скрываться вечно. Теперь никакие заслуги не искупят крови наших людей, пролитой предателем!

— А где майор Крюков? — громко спросил кто-то из штабных офицеров. — Возможно, он мог бы рассказать о Горобском подробнее, ведь они друзья.

— Об этом он и рассказывает сейчас, — ответил батя, — только в другом месте — у следователя.

Полковник Тарунин прочитал большое письмо белорусских колхозников. Выяснилось, что подлинная фамилия этого гитлеровского холуя вовсе не Горобский, а Чахлок.

* * *

До войны Василь Чахлок закончил десять классов и был примечателен разве только своим тщеславием и злопамятством. Отец его погиб во время гражданской войны в банде Балаховича. Мать во всем потакала единственному сыну, лелеяла, берегла «пуще глазу». Умерла она, не дожив до освобождения деревни несколько дней.

В среде ровесников Василь был одиноким. И, может быть, поэтому так сильно тянулся он к Христине Поддубной, не один год засматривался на нее еще в школе. Но она только посмеивалась над Василем. Никого не хотела знать Христина, кроме Семена Балигуры.