Десятые - Роман Валерьевич Сенчин

он мало что увидел…

Прямо и внизу узкий двор – буквально шагов семь от стены до каменного забора. За забором соседский участок. Без дома, с какой-то белёной сарайкой. Несколько кривых деревьев, одно держит на себе большие желтые плоды – отсюда не разобрать, какие именно. Напоминают яблоки «голден».

Когда-то участок явно был благоустроен – дорожки, клумбы, газончик, – но теперь захламлён и запущен – груда трухлявых палок, горка алюминиевых кастрюль, ламповый телевизор, диван с отвалившимися подлокотниками. И меж этими горками и грудами бродит огромное животное, напоминающее белого медвежонка. Больного белого медвежонка.

Вяло нюхает деревья, землю, кастрюли, доски, оглядывается по сторонам, тянет носом, задрав продолговатую голову на толстой шее. Это, конечно, никакой не медведь, а собака. Кажется, алабай, но вряд ли чистокровный – морда слишком вытянутая, действительно медвежья.

Иногда начинает лаять, беззлобно, будто заставляют, и быстро смолкает. Ложится, встает, снова бродит, обнюхивает наверняка изученную до мельчайших деталей территорию.

За этим участком – дорога. Сергеев догадывался, что она связывает Антоновку с Михайловкой. Почти напротив террасы – жестяная коробка автобусной остановки. Иногда останавливаются зеленые, короткотелые автобусы, напоминающие «пазики».

Дальше полоса то ли заброшенного и заросшего поля, то ли остаток степи-целины, а за ней – море.

Сейчас, когда небо чистое, оно светло-голубое, на вид теплое и ласковое. Может, действительно теплое – хоть и начало ноября, но холодов больших еще не было. Сергеев в последнее время, готовясь приехать, следил за местной погодой через интернет.

Да, интернет… Вот о чем забыл спросить вчера хозяина – есть ли тут вайфай. Если есть, какой пароль… А с другой стороны, лучше пока без него. И про 3G забыть, и про всё остальное.

Забыть и впитывать настоящую жизнь. Которая окружает. Это жилище, клочок земли вокруг, море… По полдня будет проводить у моря, слушать волны, что называется, созерцать, не пуская в голову всякую муть. Общаться с людьми. Простыми. Он ведь разучился. И с хозяином, Рефатом, так вел себя не из-за усталости, а просто – отвык разговаривать с простыми.

Но теперь они рядом, только они. Внизу бегает двухлетняя девочка со своим «не!», за ней следит ее мама; из соседней квартиры выходит девушка – совсем юная, миловидная, но какая-то бесконечно грустная. Кладет руки на перила и смотрит вдаль взглядом Ассоль… Познакомиться с ней, узнать ее историю. Это ведь полезно, это расширит… Да, сузил он свой мирок, но – вырвался, и нужно воспользоваться. Пожить.

Накурившись до того, что рот вязало, как после неспелой черемухи, Сергеев возвращался в квартиру, ложился на кровать. Некоторое время лежал в приятной, словно речка со слабым течением, полудреме. Время от времени приподнимался на локте, делал глоток-другой «Бонаквы» из двухлитровой бутыли. Правда, бутыль была почти пуста… Сходит, сходит попозже, купит…

Сейчас он ни о чем не жалел. Ни о проектах, из которых после несогласованного отъезда из Москвы наверняка выбыл, ни о брошенных вещах, которые сейчас, скорее всего, уже превратились в такую же горку хлама, как в соседнем дворе.

Нужно обновляться, очищаться. Обнуляться, как говорит молодежь. Сбрасывать время от времени скопившийся груз.

Но вечно лежать не будешь. Нужно устраиваться. Снова обрастать необходимым барахлом. В чем-то готовить пищу, чем-то вытирать свое тело после душа. Что-то есть и пить, в конце концов.

Вода кончилась, а набирать из-под крана Сергеев опасался – она здесь, слышал, нехорошая. И голод ближе к вечеру стал донимать всерьез. Стемнеет, и куда он… Рядом, успел заметить вчера, магазин. Там что-нибудь должно быть.

Заставил себя надеть джинсы вместо треников, обуться. Глянул наличку – три купюры по пять тысяч, двухсотка, две сотки…

Девушка снова стояла на террасе, смотрела на море. Ну, по крайней мере в ту сторону. Потом повернула лицо к нему. Первый раз за день. Сергеев кивнул и улыбнулся:

– Здравствуйте. Я ваш сосед теперь. Олег.

И она улыбнулась. Неожиданно открыто, светло. Ведь только что была грустной. И сказала:

– А я – Алина.

– Очень приятно. – Сергеев положил ключ в карман. – Давно здесь?

– Почти два месяца.

– М-м… – По ее интонации он не понял, давно это для нее или нет. – И как?

– Так.

Она снова погрустнела, поскучнела – на лицо будто тень упала – и отвернулась. Разговор, типа, окончен. Сергеев пошел в магазин.

Во дворе вдоль стены первого этажа были пластиковые столы, стулья, два мангала, сушилки для белья. Детские игрушки. Заметно, что люди тут обитают тоже не первую неделю.

Сергеев провел взглядом линию от окон через двор. Глаза уперлись в бетонную серость забора. Невеселый вид… Забор понизу был в солнышках, волнах, лодках, цифрах и буквах. Наверняка дети рисовали мелками. Но одна надпись, выше, была сделана явно взрослой рукой – «Дом радости». Надпись была жирная, буквы выводились мелками разного цвета и получились радужными.

Сергеев иронично и сочувствующе покривил губы. В этих словах слышалось отчаяние и попытка убедить себя, что им тут радостно… Может, радость и была, но летом, в сезон. Впрочем, и летом из окон или из кресла во дворе глаза видели этот забор. Такой же серый и крепкий забор, что и сейчас. И Сергеев порадовался, что квартира ему досталась на втором этаже. Хоть простор какой-никакой. Да нормальный – с морем.

Возле ворот стояла черная «ауди» с сине-желтым флажком соседней страны на номере… Хм, не боятся с таким номером здесь раскатывать… Хотя – накануне ее не было, значит, приехали по темноте, загнали во двор… Ладно, не его дело.

Открыл калитку, вышел на улицу. Закрыл. И когда замок щелкнул, понял, что код-то не знает. Или не запомнил. И снова пожалел, что так отнесся к инструкциям хозяина.

Да, вот она, вот она – отвычка общения с обычными людьми. В гостиницах общаться практически не надо, на работе почти всё решается в письменном виде, в семье…

Из семьи Сергеев ушел этой весной, но казалось, многие годы назад… Они с женой в последнее время почти не разговаривали, с сыном – тоже. Сын лет с восьми перестал задавать ему вопросы, спрашивать совета, просить почитать на ночь книжку или что-нибудь рассказать – стал жить как-то отдельно. В плане, хм, так называемого внутреннего мира. И Сергеев в этот внутренний мир не совался.

Лишь перед самым уходом, видимо, что-то почувствовав – хотя бурных сцен они с женой при сыне не допускали – стал липнуть к нему, снова, как в детстве, засыпал вопросами, словно пытаясь набраться опыта, узнать об отце больше, запомнить его. По крайней мере Сергееву