Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Максим Горький

<1915>

«Оттепелями из магазинов…»

Оттепелями из магазиновВеяло ватным теплом.Вдоль по панелям зимнимЕздил звездистый лом.

Лед, перед тем как дрогнуть,Соками пух, трещал.Как потемневший ноготь,Ныла вода в клещах.

Капала медь с деревьев.Прячась под карниз,К окнам с галантереейЖался букинист.

Клейма резиновой фирмыСеткою подошвЛипли к икринкам фирна[362]Или влекли под дождь.

Вот как бывало в будни.В праздники ж рос буранИ нависал с полудняВестью полярных стран.

Небу под снег хотелось,Улицу бил озноб,Ветер дрожал за целостьВывесок, блях и скоб.

<1915>

Рерих Н. К.

Три радости

Кисть. 1916

Государственная Третьяковская галерея

«Не как люди, не еженедельно…»

Не как люди, не еженедельно.Не всегда, в столетье раза дваЯ молил тебя: членораздельноПовтори творящие слова!

И тебе ж невыносимы смесиОткровений и людских неволь.Как же хочешь ты, чтоб я был весел,С чем бы стал ты есть земную соль?!

<1915>

На пароходе

Был утренник. Сводило челюсти,И шелест листьев был как бред.Синее оперенья селезняСверкал за Камою рассвет.

Гремели блюда у буфетчика.Лакей зевал, сочтя судки.В реке, на высоте подсвечника,Кишмя кишели светляки.

Они свисали ниткой искристойС прибрежных улиц. Било три.Лакей салфеткой тщился выскрестиНа бронзу всплывший стеарин.

Седой молвой, ползущей исстари,Ночной былиной камышаПод Пермь, на бризе, в быстром бисереФонарной ряби Кама шла.

Волной захлебываясь, на волосОт затопленья, за судаНыряла и светильней плавалаВ лампаде камских вод звезда.

На пароходе пахло кушаньемИ лаком цинковых белил.По Каме сумрак плыл с подслушанным,Не пророня ни всплеска, плыл.

Держа в руне бокал, вы суженнымЗрачком следили за игройОбмолвок, вившихся за ужином,Но вас не привлекал их рой.

Вы к былям звали собеседника,К волне до вас прошедших дней,Чтобы последнюю отцединкойПоследней капли кануть в ней.

Был утренник. Сводило челюсти,И шелест листьев был как бред.Синее оперенья селезняСверкал за Камою рассвет.

И утро шло кровавой банею,Как нефть разлившейся зари,Гасить рожки в кают-компанииИ городские фонари.

<1915>

Памяти Демона[363]

Приходил по ночамВ синеве ледника от Тамары.Парой крыл намечал,Где гудеть, где кончаться кошмару.

Не рыдал, не сплеталОголенных, исхлестанных, в шрамах.Уцелела плитаЗа оградой грузинского храма.

Как горбунья дурна,Под решеткою тень не кривлялась.У лампады зурна,Чуть дыша, о княжне не справлялась.

Но сверканье рвалосьВ волосах, и, как фосфор, трещали.И не слышал колосс,Как седеет Кавказ за печалью.

От окна на аршин,Пробирая шерстинки бурнуса,Клялся льдами вершин:Спи, подруга, — лавиной вернуся.

«Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе…»

Сестра моя — жизнь и сегодня в разливеРасшиблась весенним дождем обо всех,Но люди в брелоках высоко брюзгливыИ вежливо жалят, как змеи в овсе.

У старших на это свои есть резоны.Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,Что в гро́зу лиловы глаза и газоныИ пахнет сырой резедой горизонт.

Что в мае, когда поездов расписаньеКамышинской веткой читаешь в пути,Оно грандиозней Святого писанья,Хотя его сызнова все перечти.

Что только закат озарит хуторянок,Толпою теснящихся на полотне,Я слышу, что это не тот полустанок,И солнце, садясь, соболезнует мне.

И, в третий плеснув, уплывает звоночекСплошным извиненьем: жалею, не здесь.Под шторку несет обгорающей ночью,И рушится степь со ступенек к звезде.

Мигая, моргая, но спят где-то сладко,И фата-морганой любимая спитТем часом, как сердце, плеща по площадкам,Вагонными дверцами сыплет в степи.

Плачущий сад

Ужасный! — Капнет и вслушается:Все он ли один на светеМнет ветку в окне, как кружевце,Или есть свидетель.

Но давится внятно от тягостиОтеков — земля ноздревая,И слышно: далеко, как в августе,Полуночь в полях назревает.

Ни звука. И нет соглядатаев.В пустынности удостоверясь,Берется за старое — скатываетсяПо кровле, за желоб и через.

К губам поднесу и прислушаюсь:Все я ли один на свете,Готовый навзрыд при случае,Или есть свидетель.

Но тишь. И листок не шелохнется.Ни признака зги, кроме жуткихГлотков и плескания в шлепанцах,И вздохов, и слез в промежутке.

Зеркало

В трюмо испаряется чашка какао,Качается тюль, и — прямойДорожкою в сад, в бурелом и хаосК качелям бежит трюмо.

Там сосны враскачку воздух саднятСмолой; там по маетеОчки по траве растерял палисадник,Там книгу читает Тень.

И к заднему плану, во мрак, за калиткуВ степь, в запах сонных лекарствСтруится дорожкой, в сучках и в улиткахМерцающий жаркий кварц.

Огромный сад тормошится в залеВ трюмо — и не бьет стекла!Казалось бы, всё коллодий залил,С комода до шума в стволах.

Зеркальная все б, казалось, на́хлыньНепотным льдом облила,Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, —Гипноза залить не могла.

Несметный мир семенит в месмеризме[364],И только ветру связать,Что ломится в жизнь и ломается в призме,И радо играть в слезах.

Души не взорвать, как селитрой залежь,Не вырыть, как заступом клад.Огромный сад тормошится в залеВ трюмо — и не бьет стекла.

И вот, в гипнотической этой отчизнеНичем мне очей не задуть.Так после дождя проползают слизниГлазами статуй в саду.

Шуршит вода по ушам, и, чирикнув,На цыпочках скачет чиж.Ты можешь им выпачкать губы черникой,Их шалостью не опоишь.

Огромный сад тормошится в зале,Подносит к трюмо кулак,Бежит на качели, ловит, садит,Трясет — и не бьет стекла!

«Ты в ветре, веткой пробующем…»

Ты в ветре, веткой пробующем,Не время ль птицам петь,Намокшая воробышкомСиреневая ветвь!

У капель — тяжесть запонок,И сад слепит, как плес,Обрызганный, закапанныйМильоном синих слез.

Моей тоскою вынянченИ от тебя в шипах,Он ожил ночью нынешней,Забормотал, запах.

Всю ночь в окошко торкался,И ставень дребезжал.Вдруг дух сырой прогорклостиПо платью пробежал.

Разбужен чудным перечнемТех прозвищ и времен,Обводит день теперешнийГлазами анемон.

Определение поэзии

Это — круто налившийся свист,Это — щёлканье сдавленных льдинок,Это — ночь, леденящая лист,Это — двух соловьев поединок.

Это — сладкий заглохший горох,Это — слезы вселенной в лопатках[365],Это — с пультов и флейт — Фигаро́Низвергается градом на грядку.

Все, что ночи так важно сыскатьНа глубоких купаленных доньях,И звезду донести до садкаНа трепещущих мокрых ладонях.

Площе досок в воде — духота.Небосвод завалился ольхою,Этим звездам к лицу б хохотать,Ан вселенная — место глухое.

Определение творчества