Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Вэчел Линдсей

Друг мой, — кротко проговорил шулер, — уберите руку и уходите и занимайтесь своими делами.

Шулер был маленький, щуплый, и странно было слышать, как он покровительственным тоном обращается к рослому шведу. Остальные трое молчали.

— Что? Не хочешь со мной выпить? Так я тебя заставлю, шут гороховый, заставлю!

Не помня себя, швед схватил шулера за горло и потащил его со стула. Остальные трое вскочили на ноги. Бармен выбежал из-за стойки. Началась авалка, и вдруг в руке шулера блеснуло длинное лезвие. Оно скользнуло вперед и с такой легкостью вошло в человеческое тело — в сосуд добродетели, мудрости, силы, — будто это была дыня. Швед рухнул, успев только дико, изумленно вскрикнуть. Почтенные торговцы и окружной прокурор, пятясь задом, в один миг выскочили из салуна. Бармен заметил это, когда пришел в себя и увидел, что стоит, цепляясь за спинку стула, и смотрит в глаза убийце.

— Генри, — сказал шулер, вытирая нож о полотенце, висевшее на поручне стойки, — объясни им, где меня найти. Я буду ждать их дома.

И он тоже исчез. Минутой позже бармен бежал по улице, взывая сквозь метель о помощи и, главное, о том, чтобы хоть кто-нибудь был рядом с ним.

Мертвый швед лежал в салуне один, уставившись в жуткую надпись поверх кассы: «Проверьте сумму ваших затрат».

IX

Несколько месяцев спустя ковбой стоял возле плиты на маленькой ферме у границы Дакоты и жарил свинину, как вдруг невдалеке послышалось быстрое цоканье подков, и через две-три минуты на пороге его домика с газетами и письмами в руках появился Блэнк.

Знаешь? — сразу начал он. — Тому, кто убил шведа, дали три года тюрьмы. Немного, правда?

Три года? Тюрьмы? — Ковбой поднял сковородку с огня и задумался. — Три года. Это немного.

— Да. Приговор легкий, — сказал Блэнк, отстегивая шпоры. — Говорят, в Ромпере все были на его стороне. — Дурак бармен, — все так же задумчиво продолжал ковбой. — Если бы он вмешался с самого начала и огрел бы этого немца бутылкой по голове, ничего бы такого не случилось.

— Если бы да кабы, — сердито сказал Блэик. Ковбой снова поставил сковороду на плиту, но рассуждений своих не прекратил.

— Чудно, правда? Если б этот немец не сказал, что Джонни передернул, остался бы он жив и здоров. Болван он был. Ведь игра шла не на интерес, а просто так.

У него, наверно, не все дома были.

А мне жалжо этого шулера, — сказал Блэнк.

Конечно, жалко, — сказал ковбой. — Неправильно его осудили. Ведь смотря кого убьешь.

— Если б все было по-честному, шведа не убили бы.

— Не убили? — воскликнул ковбой. — Если бы все было по-честному? Да ведь он сказал, что Джонни передергивает, и уперся на этом, как осел. А в салуне? И в салуне полез на рожон. — Столь вескими доводами ковбой рассчитывал сразить Блэнка, но вместо этого привел его в бешенство.

— Дурак ты! — злобно крикнул Блэнк. — Ослиного упрямства в тебе в тысячу раз больше, чем в том шведе. Послушай, что я скажу. Нет, ты послушай! Джонни на самом деле передергивал!

— Джонни, — растерянно проговорил ковбой. Последовала пауза. Потом он отрезал: — Нет! Игра шла просто так, не на интерес!

— На интерес или просто так, это не важно, — ответил Блэнк. — Джонни передергивал. Я видел. Я знаю. Я все видел. И у меня не хватило духу сказать это. Я не заступился за шведа, и ему пришлось драться. А ты… ты распетушился и сам лез в драку. Старик Скалли тоже хорош! Мы все в этом виноваты! Несчастный шулер! Он тут не существительное, а что-то вроде прилагательного. Каждый содеянный грех — это грех совместный. Мы пятеро совместными усилиями убили этого шведа. Обычно в убийстве бывает замешано от десяти до сорока женщин, а тут во всем виноваты пятеро мужчин — ты, я, Джонни, старик Скалли и этот болван, этот несчастный шулер. Но он только завершил, только довел до высшей точки то, что подготавливалось раньше, а расплачиваться пришлось ему одному.

Ковбой, возмущенный, обиженный, крикнул во весь голос, стараясь разогнать криком туман этой странной теории:

— Да я-то тут при чем? Что я такого сделал?

Макс Брэнд

ВИНО СРЕДИ ПУСТЫНИ

Спешить было некуда. Вот только жажда, словно комок соли, копилась в горле, и Дуранте ехал размеренно, почти наслаждаясь последними безводными минутами, прежде чем доберется до запасов холодной воды в жилище Тони. Честное слово, спешить бессмысленно. За ним преимущество почти в сутки, потому что тело обнаружат только сегодня утром. Потом пройдет, быть может, не один час, пока шериф наберет достаточно помощников, чтобы пойти по следу. А может, шериф будет так глуп, что пойдет один. Дуранте уже больше часа видел впереди колесо и крылья ветряка Тони, но десять акров виноградных лоз были скрыты от глаз, пока не взберешься на последний подъем, потому что посадки находятся в лощине. Низина, говаривал Тони, способствует накоплению влаги в колодце за время сезона дождей. Она впитывалась сквозь пески пустыни и, пройдя сквозь слой гравия под ними, собиралась в чаше глинистой подпочвы глубоко внизу.

В засуху колодец пересыхал, но задолго до того Тони уже откачивал всю воду до капли в дюжину баков из дешевого рифленого железа. Длинные трубы отводили воду от баков к лозам и время от времени питали их достаточным количеством живительной влаги, чтобы продержаться до того мгновения, когда однажды вдруг ноябрьским днем с небес падет зима, нахлынут дожди и вся земля начнет издавать единый впитывающий звук. Дуранте уже приходилось прежде слышать здесь этот звук, но никогда не видел он этих мест в разгар долгой засухи.

Ветряк представлялся Дуранте священной реликвией, а двадцать полномерных просмоленных баков были истинным благословением для глаза. Но тотчас же он почувствовал, как на теле проступил обильный пот. Ибо недвижный воздух лощины был горяч и тих, словно суп в миске. Красноватый суп. Лозы были припудрены тонким слоем красноватой пыли. На взгляд они казались унылыми и мертвыми, потому что виноград был собран, новое вино получено, и листья свисали теперь растрепанными прядями.

Дуранте проехал к квадратному домику из сырцового кирпича и через ворота прямо во дворик-патио. С трех сторон его скрывали цветущие заросли. Дуранте не знал, как называется это растение, чьи большие белые цветы с золотым сердечком разливали в воздухе сладкий аромат. Дуранте ненавидел сладость. Она еще больше разжигала жажду.