Прощание с колхозом - Борис Екимов

Нет, не приезду американского миллиардера надо радоваться, а тому, что живет и работает возле Белого ключа русский пахарь Тимофей Константинович Пономарев с сыновьями и внуками. Дай ему бог здоровья и долгих лет. Без него пересохнет тот невеликий ручеек, который течет год от года.

Было время, когда здесь, возле хутора Большой Набатов, на донских берегах, в летнюю пору – не протолкнуться: машина – возле машины, палатка – возле палатки. Отдохнуть, покупаться в Дону, рыбки отведать, арбузов и прочих овощей да фруктов съезжались москвичи и ленинградцы, волгоградцы и ростовчане, украинские шахтеры и тюменские нефтяники. Нынче же – тишина и безлюдье. Лишь наша машина ночевала на донском берегу.

Тихое утро. Поднимаюсь на высокий прибрежный курган. С него далеко видать. Для подмоги – бинокль. Предо мною в ложбине, в устье речки с милым названием Голубая, лежит хутор. Вокруг него – курчавая зелень займищного леса, зеленые поляны, луга.

Хутор дремлет в утренней тишине. В огородах кое-где копошатся люди. Старый Вьючнов поливает из шланга картошку. Огород у него просторный. А годы немалые – за восемьдесят. Вижу, как по пустынной улице идет от дома бригадир, направляясь к машинному двору. Хотя «машинный двор» понятие для этого хутора условное. На выгоне грудится техника, ломаная и гожая. Там же – цистерна для топлива. Пустая. Может, лишь на донышке – неприкосновенный запас, «для крайнего случая». Там же крохотная, полуразваленная мастерская – кузня, как их раньше называли.

Время – месяц июль, позднее погожее утро. Хлеба поспели: бронзовеет пшеница, серебрится ячмень. С горы все поля видны: набатовские, евлампиевские. Тишина и покой. Зелень, желтизна поспевших хлебов, синева тихого Дона.

На хлебных полях, у колхозной скотины, возле кузни – никого. Бригадир, один-одинешенек, сидит, ждет.

Вчера мы с ним долго разговаривали. Он – здешний, хуторской. Считай, всю жизнь прожил в Большом Набатове. Тракторист, комбайнер, теперь – бригадир.

– Как жить… Как работать… – вздыхал он. – У нас один комбайн. Начал сегодня молотить, комбайн сломался. Чиним. А чем ремонтировать? За два года ни одной запчасти не получили. А теперь и вовсе: за долги электричество в машинно-тракторной мастерской, на центральной усадьбе, отключили. Пора уборки.

Во время нашего разговора вдали поднялся столб дорожной пыли. Это гусеничный трактор катил, с культиватором.

– С поля? – спросил я. – Солнце вон где. Пять часов времени, еще работать и работать.

– Наработались, – ответил мне бригадир. – Вон и другой работник пылит. В четвертом часу выехали.

– Рано, – сказал я. – По холодку.

– В четвертом часу дня, – уточнил бригадир, – еле выгнал их. Уже наработались. А сколько наработали? Спросите их. Сейчас подкатят «орлы».

Подкатили и вправду «орлы» – молодые ребята.

– Чего приехали? – спросил их бригадир.

– Шестой час. Конец рабочего дня.

– Да он у вас и не начинался, рабочий день.

– Мы ремонтировались.

– Ну так и работали бы. Чего ездили зря?

– Конец рабочего дня. Надо, сам поезжай… А мы…

Пошли речи известные.

За два дня двумя тракторами «орлы» прокультивировали 37 гектаров паров. Норма же на смену одной машиной – 40 гектаров.

– Как работать, как жить… – сокрушался бригадир. – Ведь мы же от результатов работы и получать будем. А что получать? Завтра не пущу их на поле. Пусть стоят. Тракторы будут целей и горючее, чем такая работа.

Это было вчера. Нынче – воскресный день. Пора уборки. В полях – ни души.

В этом коллективном хозяйстве с января по день нынешний, июльский, работникам заплатили один раз по 30 тысяч рублей, к празднику. И – всё. В прошлом, 1994 году осенью расплачивались овцами да коровами. Денег не было. Одни долги.

В начале года договорились платить каждой бригаде по результатам сделанного. Собрал урожай – получи 10 процентов от него. Вырастил скот – получи 10 процентов от привеса и от полученных телят.

Плохо ли, хорошо, но что-то посеяли. Теперь пришла пора убирать урожай. Жаркое лето. Плохие хлеба, но поспели они, и других не будет. Девять часов утра, а в поле – тишь. Но я привык мерить все старыми мерками: хлеб поспел, дни жаркие, ни ячмень, ни пшеница долго стоять не будут, осыпятся. Какие тут могут быть воскресенья!

Потом, во второй половине дня, я возвращался в Калач. Пятьдесят километров пути. Ни одного комбайна не увидел. Ни одна машина с хлебом мне не встретилась. Поистине глухая пора уборки.

По дороге попадались лишь легковушки. Это селяне возвращались с райцентровского базара. Кто-то продавал там мясо, кто-то – творог, сметану, яйца. Жить-то надо. Повторю: за шесть месяцев лишь единожды получили они по 30 тысяч рублей.

На хутор Павловский, в Алексеевский район, к давнему знакомцу Николаю Милованову нынче прибыл я ко двору вместе с сеном. Но если в прошлом году я с радостью помогал ставить скирд ли, стог, то теперь за вилы браться не хотелось. То ли сено, то ли дрова? Будылья осота чуть ли не в руку толщиной, седые головки пуха-семян. Поднимешь навильник, по ветру – туман. Летит пух.

– Такое сено лишь козам класть, – говорит Николай. – Чего-то обгрызут, остальное – в печь. Тем более что угля на топку второй год не покупаем, денег нет. Двести тысяч рублей с лишним за тонну просят. Мне нужно на зиму три тонны. Значит, шестьсот тысяч. Это как раз столько, сколько я заработал за два года: девяносто четвертый и девяносто пятый. Но денег этих я не видел, лишь обещают отдать. Вот и приходится топить, как в старые годы, кизяками.

Итак, два года здесь не платят зарплату, записывая ее на бумажках в колхозной бухгалтерии. Порой в счет этой «зарплаты» дают постное масло или килограмм-другой колбасы (в колхозе пустили свой колбасный цех).

Денег в колхозной кассе давным-давно нет. А когда они и появляются, то идут на нужды первоочередные: горючее для техники, запчасти. Но всего этого – внатяг. И потому хорошо, если треть колхозной пашни кое-как, но обрабатывается. На остальной – не первый уже год растет всякий бурьян. К зиме – кормов нет. Покупать не на что. Придется, видимо, свиноферму закрыть. Того же колхоза когда-то огромный свинокомплекс в соседнем хуторе уже закрыт, помещения и оборудование растаскиваются. Остаются коровы и молодняк. Для них кое-какие корма на зиму запасают. Но жить они будут явно впроголодь.

Грядущая бескормица для скота – беда не только этого колхоза. Во всей округе и во всей области поголовье крупного рогатого скота и нынче значительно уменьшится. Нет кормов. И если прежде, при засухе, везли солому не только из Ставрополья и Краснодара, но даже из Прибалтики, то нынче помощи ждать неоткуда. Крупный рогатый скот, коров, маточное поголовье, будут вырезать. В сентябре-октябре сдать скот на мясокомбинат будет очень трудно. И потому уже сейчас, загодя, дальновидные хозяева начнут забой.

Такая вот жизнь. Не больно укладывается она в привычные понятия: два года зарплату не выдают людям, а ведь зарплата не та, что у шахтеров, нефтяников, железнодорожников. За два года лишь 800 тысяч «набежало» у свинаря Милованова. Не отдают их. А это значит, что работал и работает он бесплатно, как и другие здешние колхозники.

На хуторе Павловский живут не только колхозники, но и фермеры. Два ли, три года назад, когда фермерство лишь начиналось, прикидывали мы с председателем здешнего колхоза: кто может работать самостоятельно? Таких было немного. Братья Березневы, Иванов с товарищами. Прошло время. И оказалось, что даже они не смогли. Почти все снова вернулись в нищий колхоз… Не от хорошей жизни!

Название села – Громославка. Но особо громкой славы оно не обрело. Лишь в последние годы приходилось слышать: «…в Громославке колхоз разошелся», «…в Громославке весь скот перерезали…».

И вот она, Громославка Октябрьского района. Обычное наше степное селение: в низине, над речкой, в зелени садов. На самом въезде – пекарня и запах свежего хлеба, людская толчея. Тут же, под одной крышей, – хлебный магазин. Подъезжают, подходят. Не «четвертушками» да «половинками» берут, а две, три, четыре буханки. Как и обычно на селе.

Слава Богу, хлеб есть. Хотя пекарня и магазин при ней уже не колхозные, а частные. Три года, как нет колхоза в Громославке.

Но жизнь продолжается. В школьном дворе ребячий галдеж – последние дни учебы. На улице, возле магазинов и помещения сельской администрации – тоже народ. Утренние заботы.

А поодаль стоит двухэтажное здание бывшего правления колхоза. Возле него – пусто. Лишь забытый стенд с заголовком: «Колхоз “Дружба” в 12-й пятилетке».

В 1929 году был создан колхоз «Дружба». В 1989 году он отпраздновал свое шестидесятилетие. Работали в колхозе около пятисот человек. Пахали землю, сеяли хлеб. Овец было 12 тысяч голов, крупного рогатого скота – до трех тысяч, свиноферма, птицеферма – все как положено. Урожаи, надои, привесы были средние. Но вот вопрос, который задал мне П. И. Дубровченко, бывший чабан, скотник, учетчик, колхозник с 1953 года: