Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Этгефрин — холм Йевринг-Белл, Нортумберленд

Альба — королевство, занимающее территорию большей части современной Шотландии

Бемфлеот — Бенфлит, Эссекс

Беббанбург — замок Бамбург, Нортумберленд

Бейна — река Бейн

Кайр Лигвалид — Карлайл, Камберленд

Честер — Честер, Чешир

Сирренсестр — Сайренсестер, Глостершир

Кокедес — остров Кокет, Нортумберленд

Контварабург – Кентербери, Кент

Думнок — Данвич, Саффолк (теперь по большей части погребен морем)

Дунхолм – Дарем, графство Дарем

Эофервик — Йорк, Йоркшир (по-датски — Йорвик)

Этандун — Эдингтон, Уилтшир

Геваск — залив Уош

Годмандкестр — Годманчестер, Кембриджшир

Гримесби — Гримсби, Линкольншир

Джируум — Джарроу, графство Тайн и Уир

Хорнекастр — Хорнкастл, Линкольншир

Хамбр — река Хамбер

Хунтандун — Хантингдон, Кембриджшир

Ледекестр – Лестер, Лестершир

Линдкольн — Линкольн, Линкольншир

Линдисфарена — Линдисфарн (Священный Остров), Нортумберленд

Лунден — Лондон

Мэлдунсбург — Малмсбери, Уилтшир

Стинфорд — Стамфорд, Линкольншир

Страт-Клота — Стратклайд, Шотландия

Суморсэт — Сомерсет

Тинан — река Тайн

Юз — река Уз (Нортумбрия), а также Большой Уз (Восточная Англия)

Уэвенге — река Уэвени

Вилбириг — вымышленное название форта на валу Адриана

Виире — река Уир

Вилтунскир — Уилтшир

Винтанкестер — Винчестер, Гемпшир 

Часть первая

Король 

Глава первая

Началось всё с трех кораблей.

Теперь их четыре.

Три корабля пришли к берегам Нортумбрии, когда я был ребенком, и через несколько дней мой старший брат погиб, через несколько недель отец последовал за ним в могилу, дядя захватил мои земли, а я стал изгнанником. Теперь, много лет спустя, я стою на том же берегу и гляжу, как к нему подходят четыре корабля.

Они пришли с севера, а с севера приходят только дурные вести. Север приносит мороз и лед, норманнов и скоттов. Он приносит врагов, а у меня их и так изрядно, ведь я прибыл в Нортумбрию, чтобы снова захватить Беббанбург. Приехал убить своего кузена, занявшего мое место. Приехал вернуть родной дом.

Беббанбург лежал к югу отсюда. С того места, где остановились наши лошади, я не видел его стен за высокими дюнами, но видел дым из очагов крепости, яростный ветер уносил его на запад, вглубь суши, там дым смешивался с серыми тучами, несущимися к темным холмам Нортумбрии.

Ветер был порывистым. Песчаные отмели, тянущиеся к Линдисфарене, баламутил накатывающийся на берег прибой с белыми барашками. Чуть дальше пена с бушующих волн взлетала в воздух. Стоял страшный холод. Может, лето и пришло в Британию, но зима еще занесла острый нож над побережьем Нортумбрии, так что я был рад своему плащу из медвежьей шкуры.

— Дрянной день для моряков, — окликнул меня Берг.

Он был одним из моих молодых воинов, норвежцем, умело обращающимся с мечом. Он отрастил длинные волосы, еще длиннее, чем в прошлом году, теперь они развевались из-под края шлема как конский хвост. Однажды я видел, как сакс схватил воина за длинные волосы и стащил с седла, а потом проткнул копьем, пока тот еще барахтался на земле.

— Отрежь волосы, — сказал я Бергу.

— Во время битвы я их подбираю! — отозвался он и кивнул в сторону моря. — Они разобьются! Слишком близко к берегу!

Четыре корабля шли вдоль побережья, но старались держаться в открытом море. Ветер гнал их к берегу, где они сели бы на мель, а там он бы с ними расправился, но гребцы налегали на весла, а кормчие старались править подальше от бурунов. Волны разбивались о носы кораблей и плевались белой пеной на палубы. Ветер в корму был слишком силен, чтобы поставить паруса, и те лежали на палубе.

— Кто они? — спросил мой сын, пришпоривая лошадь, чтобы подъехать поближе.

Ветер приподнял его плащ и играл лошадиной гривой и хвостом.

— Откуда мне знать? — буркнул я.

— Ты их раньше не видел?

— Никогда.

Я знал почти все корабли, бороздящие воды у берегов Нортумбрии, но эти четыре были мне не знакомы. Явно не торговые суда — у них высокие носы и низкие борта боевых кораблей. А носы украшены головами животных — значит, это язычники. Корабли были огромными. В каждом, наверное, сорок или пятьдесят человек, и теперь они гребли изо всех сил, чтобы спастись от бурного моря и дикого ветра.

Начинался прилив, что означает течение строго на север, а корабли пробивались на юг, носы с драконами разрезали пенные перекрестные волны, и те обрушивались на борта. Я смотрел, как ближайший корабль вздымается на волне, а потом наполовину исчезает в холодной пучине. Знают ли гребцы, что за островом Линдисфарена змеится мелководный пролив, где можно укрыться? При отливе его хорошо видно, но сейчас, в штормовом море, доведенном ветром до безумия, проход скрывали беснующаяся пена и кипящие волны, и четыре корабля, не зная об укрытии, гребут мимо входа в пролив, чтобы пробиться к тому месту, где могут бросить якорь.

Они направлялись в Беббанбург.

Я повернул лошадь на юг

Я не знал, кто эти чужаки, но знал, куда они направляются. Они направляются в Беббанбург, и жизнь внезапно усложнилась.

Нам потребовалось лишь несколько минут, чтобы добраться до пролива, ведущего в бухту Беббанбурга. Волны прибоя накатывали на берег и с шипением захлестывали вход в бухту, наполняя узкий проход серой бурлящей пеной. Проход был не широк, в детстве я часто пересекал его вплавь, хотя ни разу в сильный прилив. Одно из моих самых ранних воспоминаний — тонущий мальчишка, когда его волной вынесло из устья бухты. Его звали Эглаф, ему было лет шесть или семь, когда он утонул. Сын священника, единственный сын. Странно, как лица и имена из далекого прошлого всплывают в памяти. Это был невысокий, худой мальчик, темноволосый и смешливый, мне он нравился. Мой старший брат уговорил его переплыть пролив. Помню, как брат смеялся, когда Эглаф исчез в пучине темной воды и белых барашков. Я заплакал, а брат влепил мне пощечину. «Он был слаб», — сказал он.

Как же мы презирали слабость! Только женщинам и священникам дозволялось быть слабыми. Ну и, возможно, стихоплетам. Бедняга Эглаф погиб, потому что хотел казаться бесстрашным, как и все мы, а в итоге лишь доказал, что так же глуп.

— Эглаф, — я произнес вслух его имя, когда мы легким галопом скакали по продуваемому ветром с песком берегу.

— Что? — прокричал мой сын.

— Эглаф, — снова повторил я, даже не потрудившись объяснить. Я думаю, пока мы помним имена мертвецов, они продолжают жить.

Я не уверен, как именно они живут: то ли скользят призраками, подобно облакам, или же обитают в загробном мире. Эглаф не мог попасть в Вальхаллу, потому что не погиб в бою и был христианином, наверное, он вознесся на их небеса, отчего я еще сильнее его жалел. Христиане рассказывали, что их умершие проводят всё время, восхваляя своего пригвожденного бога. Всё оставшееся время! Вечность! Что же это за чванливый бог, который хочет, чтобы его все время восхваляли? Эта мысль вызвала в памяти Барвульфа, тана из западных саксов, он заплатил четырем арфистам, чтобы те слагали песни о его несуществующих боевых подвигах. Барвульф был жирной эгоистичной свиньей, как раз из тех, кто жаждет слышать постоянную лесть. Христианский бог представлялся мне жирным, сердитым таном, наливающимся в своем зале медом и слушающим, как подхалимы толкуют о его величии.

— Они поворачивают! — крикнул сын, оборвав мои мысли, я посмотрел налево и увидел, что первый корабль поворачивает в сторону пролива. Вход вел прямо в бухту, хотя неопытного кормчего могли запутать сильные прибрежные приливные течения, но этот человек оказался достаточно опытен, чтобы предвидеть опасность и править длинный корпус куда нужно.

— Сосчитай воинов на борту, — приказал я Бергу.

Мы остановили коней на северном берегу пролива, где песок был завален темными водорослями, морскими раковинами и выбеленными обломками древесины.

— Кто это? — спросил меня Рорик — мальчишка, мой новый слуга.

— Вероятнее всего, норвежцы, — ответил я, — как и ты.

Я убил отца Рорика и ранил самого Рорика в сумбурной битве, изгнавшей язычников из Мерсии. Я сожалел, что ранил ребенка — ему было всего девять, когда я ударил его мечом, Осиным Жалом, и это чувство вины сподвигло меня усыновить мальчишку, как когда-то давно меня усыновил Рагнар. Левая рука Рорика зажила, хотя уже никогда не будет столь же сильной как правая, но он мог держать щит и выглядел счастливым. Он мне нравился.

— Они норвежцы, — радостно повторил Рорик.

— Мне так кажется.

Я не был уверен, но нечто в кораблях наводило на мысль, что они скорее норвежские, чем датские. Огромные звери на носу ярче, а короткие мачты отнесены ближе к корме, чем на большинстве датских кораблей.