Схватка - Александр Семенович Буртынский

этого еще не хватало сейчас — залезать в чужие дела.

— А может, я плохой, — сказал он рассеянно, гася вспышку и почти с облегчением отводя на себя удар. — Правда, по-настоящему-то были вместе раз, а я прямо замучил ее ревностью, наверное, нелегкий я. Ты права, конечно, права… терпимость…

Умолк под ее пристальным взглядом.

— Так далеко зашло? — Она покачала головой. — Честно говоря, я не была готова к этому разговору. Думала, она по-прежнему встречается с профессором. Как-то видела их вместе на Таганке, еще до приезда.

— В театре?

У него вспотели ладони.

— О боже, ты в самом деле ревнивец… — Она поморщилась, нетерпеливо залистав тетрадь, чувствовалось, беседа Любу уже тяготит — не до того ей, да вот вид у Юрки что-то уж очень жалкий.

— Он же старик!

— Ну и что! — сказала она почти зло. — Сколько хочешь таких альянсов. Все-таки личность, интересный человек, и не без денег, а это создает соответствующий антураж. И потом, одинокая женщина, ищет опоры. И не такие бывают зигзаги.

— Но ведь считается — замужем.

— Считается — не считается.

— Да-да, конечно. Одинокая…

— Ну, правда, не все одинокие одинаковы.

— Хочешь сказать, что для одних просто, для других…

— Для всех просто, — отмахнулась Люба, — все зависит от характера.

— Значит, все-таки не по душе она тебе.

— О тебе речь! Просто, мне кажется, вы разные люди. И не потому, что она плохая или ты плохой. Разный жизненный опыт. Это как несовпадение в сплаве, разнородная связь… А может, я не права, не знаю, ничего я не знаю! Хватит… Зачем я тебя оставляла?

— Тебе видней. — Внутри у него то возгоралось, то снова тухло.

— Да, попрошу Семена выкроить для вас «печные» часы. Рискнем, пожалуй. Ну а Чеховская твоя согласится на сверхурочные? После всего…

— После чего? Ах да, влияние профессора… — В душе рождалось странное безразличие ко всему. — Тут главное, чтобы Семен не заартачился.

— Семена возьму на себя, попробую. А вообще, хорошо бы довести конфликт до директора. Слушай, — оживленно вскинулась Люба, — все-таки вы однополчане, напомни ему. Потом, ты член цехового партбюро, сходил бы сам и по-дружески, по-мужски…

Юра покачал головой. Вряд ли что получится. Вспомнилось, как заезжал к ним, бывало, в гарнизон замполит Иван Петрович. Тогда он казался простецким, веселым, много шутил. А теперь… Даже если запомнил, не подает виду, сухой кивок при встрече — и будь здоров. Вчерашний случай в театре и вовсе не располагал к дружескому визиту.

Все это промелькнуло мгновенно, и он сказал:

— Избавь меня пока…

— Уж не поцапался ли и с ним ненароком? — пытливо спросила Люба. — С тебя станется.

— Да ничего особенного! Просто он какой-то не такой, раньше другим казался. Черствый…

— Переживи-ка, что ему пришлось.

— Многие пережили войну.

— При чем тут война? Ты что, не знаешь его историю? Хотя… да, вас же в апреле расформировали.

— О чем ты?

— Он ведь, когда в Москву отозвали, жену оставил в каком-то поселке, у дружка своего, бывшего партизана. А эти гады недобитые, бандюги, как уходили за кордон, сожгли дом и всех… Не знаю уж, что там было, надругались… Жена друга каким-то чудом осталась жива. Он потом вызвал ее к себе, вот и живут, а прошлое не забывается.

Юрий вспомнил сидевшую рядом с ним бледную женщину с печальными глазами, свое петушиное резонерство и злую реплику Ивана Петровича насчет «мальчишки». Да, вот, значит, как… Надругались и сожгли. Он попытался представить, как это все было, — даже передернуло всего, внезапно озябли руки. Так вот с какой раной живет человек уже столько лет. Свое, мучительное стало вдруг мелким, ничтожным, а окружающий мир, располосованный невидимыми границами, снова, как тогда, в ту памятную зимнюю ночь в Ракитянах, надвинулся, надавил тяжкой своей жестокостью; в нем жили еще враги, страшные в своей тупой жестокости. И какая нужна сила, чтобы преградить ей дорогу. От каждого — от Любы, от него, от всех — зависит, чтобы эта сила, противостоящая злу, была несокрушимой. Но об этой своей мысли он промолчал, слов не находилось, слова звучали бы, наверное, слишком громко, выспренне, он их чувствовал, понимал огромное значение каждой мелочи, каждого своего шага. И сказал тихо:

— Люб… пока мы не сделаем дело по-настоящему, я не отступлюсь.

Она внимательно посмотрела на него:

— Ладно, с директором я как-нибудь сама… При случае. А ты вот что, забеги в техкабинет, там сейчас экзамены, перехвати Чугунова и растолкуй ему все, как ты это умеешь. Нужно заручиться поддержкой. Дипломатично.

У дверей техкабинета он прождал с четверть часа. Люди входили, выходили, и всякий раз в приоткрытую дверь был виден краешек стола, тяжелый подбородок Чугунова над листом ватмана.

«Сама бы могла поговорить со своим начальником. Человек явно мне не симпатизирует. А тут еще экзамен».

Нервничая, Юрий мысленно пытался как можно короче сформулировать дело, чтобы сразу пробить брешь, хотя бы насторожить Чугунова. Но когда тот наконец появился, как обычно замкнутый, хмурый, Юрий ни с того ни с сего брякнул:

— Я к вам… Прошу выслушать! — И стал молоть что-то сбивчивое: о том, что работать так нельзя; институтские варианты — не догма; вместо творчества — зажим. И спешка. Потому что кое-кому это выгодно…

Чугунов поморщился.

— Разберитесь там сами, разберитесь… Валите друг на дружку. — И, покачав головой, свернул в контору.

Стыд обжег Юрию щеки: получалось, будто он сплетничает.

— Вы просто не представляете сути дела!

Начальник на миг застыл, в следующее мгновение дверь за ним захлопнулась.

Юрий обернулся — невдалеке у окна стояла Шурочка. Похоже, что она поджидала его. И наверное, видела позорную сцену. Да пропади вы все пропадом!

Отойдя от окна, она пошла рядом. В ушах позванивало, на душе было гадко. Не подавая виду, торопливо передал ей разговор с Любой; так же, как и утром, поглядывал искоса, в надежде уловить в ней хоть какую-то память о поездке. В ее спокойных глазах было что-то до оскорбительности будничное.

— Петр пошел в магазин, — сообщила Шурочка, — будем ждать? У него какая-то дата. Велел прийти, и непременно с тобой. Ты уже раззвонил, что ездили?

— Тебе про Ивана, а ты про Петра!

— Но я же сказала: буду работать, если нужно.

«Еще бы, — подумал он, — тебе куда важней, сказал я что-нибудь Петру или нет. Интересно, почему нужно все скрывать, таиться, как ворам?»

— Что это ты вдруг стала конспиратором? Разве тебе не все равно… — И, перехватив ее прищуренный взгляд, пробормотал: — Странно, какой еще праздник? Может, день рождения? По-моему, в прошлом году как раз в это время отмечали. Он еще гопака плясал, внизу у коменданта люстра сорвалась.

Шурочка усмехнулась,