Демоверсия - Полина Николаевна Корицкая

подействовал, – сказала она.

– Очень даже подействовал, – улыбнулся тот. – Уже все. – Он кивнул медсестре. – Увезите ее в палату.

– 8–

Медсестра положила на Анин живот полотенце и насыпала сверху большую горку ледяных кубиков, накрыв ее сверху другим полотенцем.

– Как самочувствие? – спросила она.

– Нормально.

– Операция прошла хорошо. Кисту удалили. Только вот матка у вас почему-то была увеличена, как на восьмой неделе беременности.

Аня отвернула голову к стене и закрыла глаза. Она заснула на какое-то время, а потом ее снова разбудила медсестра, уже другая. Аня подала ей руку, в которую был заранее вставлен катетер, и медсестра подсоединила ее к капельнице, а потом сказала:

– К вам посетитель.

Аня удивилась и посмотрела на дверь. В проеме стояла Агата. Она улыбнулась и подошла к Аниной постели.

– Привет, – растерянно сказала Аня, – ты здесь откуда?

– Ну, ты мне оставляла адрес, и я наконец решилась зайти в гости. Мне открыл твой муж…

– Бывший, – вставила Аня.

Агата быстро кивнула.

– И он сказал, что ты здесь.

– Спасибо, что пришла.

– Я принесла тебе яблочного сока.

Агата поставила на тумбочку двухлитровую коробку.

– Спасибо. Только мне пока нельзя пить.

– Да, конечно… Что с тобой?

– Ничего особенного. Рядовые женские проблемы. – Аня посмотрела на Агату и улыбнулась. – Я очень рада тебя видеть.

До встречи в том магазине они не виделись двенадцать лет. Они смотрели друг на друга молча. Аня живо вспомнила скандал, разгоревшийся в школе, когда об отношениях Агаты и Николая Александровича узнали. Очень быстро скандал перешел в разряд городского, а потом и областного. Агату заперли дома, и Аня больше не виделась с ней до отъезда.

Ане рассказывали потом, что после произошедшего от учителя отвернулись все. Каждый считал своим моральным долгом плюнуть ему в лицо при встрече – впрочем, она и сама бы так поступила на тот момент. Она помнила, как возненавидела его, поняв, что он сделал, и как жалела Агату. У Николая Александровича, конечно, была жена и взрослая уже дочь. Они сразу куда-то уехали. Николай Александрович перестал выходить из дома.

Когда Ане было лет тринадцать, она мечтала, что однажды позвонит Николаю Александровичу и пригласит его на свадьбу. Когда она забеременела в семнадцать, Аня знала, что никогда никуда его не пригласит.

Однажды ей позвонила Тая. Живот у Ани был уже большим, и УЗИ показывало девочку.

– Ты знаешь, что Николая Александровича вчера похоронили?

Аня тогда была в магазине, выбирала какие-то детские вещи, и в этот момент из ее рук посыпались набранные чепчики и распашонки.

Агата посмотрела на Аню и спросила:

– Ты продолжила петь после выпускного?

– На какое-то время, – сказала Аня. – Очень ненадолго… А ты?

– Нет.

И Агата рассказала, как обрезала волосы, узнав о смерти учителя, и быстро начала седеть. Как решила, что не будет петь больше никогда. Как уехала из Северска после девятого класса, сказав родителям, что поступит в музыкальное училище, а на самом деле поступать никуда не собиралась. По простому объявлению пришла работать на рыбный завод.

– Вот так я стала киллером, – улыбнулась Агата, – и пять лет рубила головы рыбам. А потом пошла работать за прилавок.

Аня молча смотрела на тонкую трубку капельницы.

– Ты хотела бы начать петь снова? – спросила она.

– Нет.

Они помолчали, а потом Агата спросила:

– Как Тая? Вы общаетесь?

– Да… Нормально. Мы часто видимся.

– Она поет?

– Нет. Вышла замуж и стала домохозяйкой.

– Ну, это не головы рыбам рубить, – сказала Агата. – А ты хочешь снова петь?

Аня не ответила. Она закрыла глаза и надолго замолчала, чувствуя внутри что-то тягучее, непоправимое. Агата встала, нерешительно зашагав к двери, решив, что Аня устала и не может больше говорить.

Аня действительно говорить не могла, но не потому, что устала: она внезапно отчетливо осознала то, в чем так долго боялась себе признаться, – неужели тогда она совершила ошибку? Перед ее глазами продолжала стоять трубка капельницы, отпечатавшись на сетчатке – так бывает, когда долго на что-то смотришь, и поэтому все, что так долго копилось внутри, стало накладываться на этот отпечаток. Медленно, по капле, сквозь эту трубку по венам текли воспоминания, замешанные на чувстве вины. И каждая из этих капель была размером с мяч, от каждой тянуло душком завалявшейся рыбьей головы.

– Прости меня, – сказала Аня, не открывая глаз.

Агата застыла. Она стояла лицом к двери, словно боясь обернуться.

– Прости меня, – повторила Аня.

– За что? – спросила Агата без выражения, по-прежнему не оборачиваясь.

– Это я тогда, увидев вас, рассказала директору.

– Я догадывалась, – ответила Агата, помолчав. – Но я уже давно ничего не чувствую.

Услышав поворот ручки, Аня открыла глаза и увидела в проеме медсестру. Агаты не было. Голова закружилась, Аня снова закрыла глаза и вяло подняла руку с катетером, из которого торчала пустая трубка.

Ей приснилась четырнадцатилетняя Агата. Она сидела, прислонившись к книжному шкафу, и пела:

– Так молвила-а-а, и взор ее печальны-ы-ый, Вверх обратя-а-а-ась, сквозь слезы мне свети-и-и-ил!..[110]

Рядом сидел Николай Александрович и гладил руки Агаты, а она вдруг вскочила и закружилась по комнате с книгой в руках. Летящие длинные волосы светились, делаясь еще рыжее на фоне белой кожи – Агата была раздетой, совершенно голой, кружилась по комнате с книгой в руках, а потом вскочила на кровать и запрыгала. Кровать дрожала под голыми ногами Агаты, а у Николая Александровича так же крупно дрожали руки и подбородок.

И вдруг оказалось, что вместо Агаты по кровати прыгает кто-то другой, какая-то женщина, постарше, – а потом, как в обратной перемотке, садится у шкафа.

– Почитаешь жене вслух? – спросила женщина, улыбаясь.

– Я люблю только Агату и читать буду ей одной, – покачал головой Николай Александрович.

– Почитаешь дочери на ночь? – спросила женщина, отбрасывая книгу.

– Я люблю только Агату и читать буду ей одной, – снова покачал он головой.

– Почитаешь про себя, один? – спросила женщина, уходя.

– Я люблю только Агату и читать буду ей одной.

Он взял книгу, брошенную женщиной, и прошептал:

– Эх, моряк…

И тут, с книгой в руках, он начал таять в воздухе, а комната при этом стала меняться. Место, где сидел Николай Александрович, стало землей, кровать превратилась в холм и покрылась мелкими фиолетовыми цветами, а шкаф – в большое дерево, на ветвях которого росли книги, как бумажные яблоки. Точнее, не вполне книги, скорее поделки из них. «Такие мы с мамой в детстве делали на Новый год из старых газет: получался будто объемный бумажный шарик», – вспомнила Аня, сама вдруг оказавшись в опустевшем комнатном саду. Она сорвала один из шариков и подбросила его, а