Императрица - Шань Са

Когда ночь окутывала холм, слуги зажигали фонарики и разводили костры. Где-то в отдалении играла музыка. Мой мир сжался до размеров этого крохотного павильона. Свечи озаряли лица на росписях, что украсят мою гробницу: Кротость с задумчивым челом стоит в профиль, держа в руке тушечницу. За ней — придворные дамы, служанки, написанные по традиционным канонам с соблюдением совершенных пропорций. Все лица источают грустную красоту. На заднем плане — маленькие евнухи в коричневых халатах и лакированных полотняных шапочках. Силуэты их почти теряются на фоне ограды. В окно смотрит луна, и все предметы прорисованы очень тщательно: кадильницы с благовониями, бонсай, круглый веер на длинной ручке, кудрявый щенок, чаша, чайник. Женщины, подобно кусту ярких маков, стоят напротив Простоты, облаченного в монгольское платье с узкими рукавами. Взгляды их не пересекаются — все смотрят в пустоту, небытие, смерть. А под бамбуковым деревцем, поодаль от всех, — изящная фигурка Процветания с флейтой у губ.

* * *

Как-то ночью во сне мне привиделся Долгий Мир. Его улицы, обсаженные вишневыми и апельсиновыми деревьями-дичками, цвели уходящим великолепием покинутой наложницы. Запретный город устремлял надвратные и сторожевые башни в золотистые облака. Стаи птиц кружили над пурпурными стенами.

Я проснулась от приступа необъяснимой боли. Лоян лихорадило. Я отдала приказ. Двор и сановники собрали обстановку, посуду, животных. Южные врата распахнулись. Город услышал ржание коней и ритмичную поступь воинов. Я на ведомой двумя евнухами повозке с золотыми колесами торопливо двигалась в прошлое. Император Поднебесной спешил на свидание со Светом. Я бежала из Лояна, где солнце клонилось к закату, чтобы встретить зарю в Долгом Мире.

Сквозь расшитые жемчугом парчовые занавеси ко мне долетал запах полей. Дыхание Желтой Земли, медленная музыка ее рек навевали сон. И постепенно всплывали отрывки воспоминаний о прошлой жизни: лошади мчали меня к Долгому Миру, а я, скорчившись на сиденье вне себя от тревоги, плакала. Как сейчас не хватало Матери и Младшей Сестры! Почему обязательно надо взрослеть?

Неожиданно я вздрогнула, подумав, что слышу раскаты грома. Множество людей хором кричали: «Десять тысяч лет Священному Императору, миллионы лет здравствовать Священному Императору, Обладателю Мандата Неба, Вращающему Золотое Колесо!» Из окошка повозки я видела лишь всадников на конях в золотой и серебряной сбруе, развевающиеся киноварные стяги, лес вскинутых вверх копий.

— Долгий Мир — совсем близко! — крикнул мне с седла Процветание. — Я вижу зубцы и бойницы укрепленных стен!

— Великая, народ вышел из города приветствовать вас! Старики, дети, мужчины, женщины распростерлись вдоль дороги, уткнувшись лбом в пыль!

— Великая, весь город у ваших ног! Народ проливает слезы радости и молит вас о благословении!

— Великая, а вот и улица Пурпурной Птицы! Ах, Великая, Императорский дворец!

Слезы туманили мой взгляд. Запахи, несколько забытых за полвека фигур явились из прошлого. Гордое чело, невидящие глаза, медленная соразмерная поступь. То были служанки и распорядительницы Дворца, явившиеся встретить новую Одаренную.

Я была так молода, а теперь настолько состарилась! Занавеси на дверцах отодвинулись. Вельможи Двора, пав ниц, просили меня выйти. Я объявила Великое Помилование и начало новой эры под девизом «Долгого Мира», чтобы воздать почести городу, уже двадцать лет ожидавшему моего возвращения. Я принесла жертвы своим достославным родителям, Императору Верховному Прародителю, Императору Вечному Предку и своему супругу Императору Высокому Предку. Опираясь на посох, я бродила по Запретному дворцу в сопровождении Кротости, Простоты и Процветания. Мне виделась сестра, сидящая перед бронзовым зеркалом среди золотых кувшинчиков. Я гладила пожелтевшие шелковые свитки, где Изящнейшая Наложница Цзу каллиграфическим почерком написала стихи. Собрав все внутренние силы, я вошла в павильон, где Прельстительная Супруга, обнаженной вытянувшись среди подушек, любовалась пурпуром заката. Как завидовала я всем этим женщинам, проходившим мимо меня, оставаясь все такими же красивыми. Жизнь мстит живым. Ранняя смерть — секрет вечной юности.

Едва лихорадка первых месяцев миновала, я неожиданно слегла от истощения. Руки мои начали сильно дрожать, почерк, коим я была так горда, превратился в невообразимые каракули. Мне случалось споткнуться, хотя ноги мои не встречали никаких препятствий. Лекари шли ко мне сплошной чередой. Каждый высказывал свою точку зрения. Расстройство жизненных испарений. Столкновение горячих и холодных начал. Несогласованность внутренних циклов. Мне прописывали настои, купания, мази, другие советовали прибегнуть к иглоукалыванию, отворить кровь, делать дыхательные упражнения. Я возобновила утренние «Приветствия», что было моим вызовом болезни: я должна была встать, сесть в паланкин и вынести тягостное путешествие к Внешнему двору.

Более чем когда бы то ни было я преисполнилась решимости победить старение. Я объявила воинские Состязания по всей Империи, сама исправляла сочинения по стратегии и выбирала победителей в схватках. Я принимала посланцев из Японии, после двадцатилетнего перерыва вновь пересекших неспокойный океан, дабы пасть ниц пред государем Небесной Империи. Я отправила своего сына Солнце командовать войсками в битвах с северо-западными монголами, вновь поднявшими восстание. Выдала принцессу крови замуж за одного из туфаньских[25] вождей. После смерти царя Симлы я послала туда гонца, дабы он помог его младшему брату взойти на трон. Судебные ошибки времен дознавателей, слишком увлекавшихся пытками, были исправлены, и осужденные восстановлены в правах. Я приказала навести порядок в императорской библиотеке. Под руководством моего племянника Мысли сотни работников хранилища и ученых трудились над составлением летописей династии Тан.

Следовало продолжать и празднества. Окруженная красотой, я забывала о недугах. Название Академии Священных Журавлей я заменила на Канцелярию Высочайших Жертвоприношений. Переведенная в Запретный дворец, она собирала знаменитых поэтов и художников, дававших мне советы в оценке произведений искусства, правивших мои сочинения и сопровождавших во всех выездах. Красивые тихие подростки, воспитанные этим новым заведением, служили мне чтецами и оживляли мои празднества пением и танцами.

После моего отъезда из Лояна прошло два года. Зимой меня приковала к ложу злокачественная простуда.[26] На сей раз я выздоравливала дольше обычного. Утренние «Приветствия» пришлось отменить на целый месяц. Оправившись от недуга, я уже не могла ходить без посторонней помощи. Подобная слабость привела меня в ужас. Я не сомневалась, что стала жертвой злых духов, бродивших по дворцу Великой Чистоты.

Я поспешила вернуться в Лоян.

* * *

Двор был безжалостным зеркалом, отражавшим мой распад. День за днем Старший Сын все больше сутулился, ожидание венца превратило его в старика. Луне скоро должно было исполниться сорок, и она, в свою очередь, стала бабушкой. У князей, моих племянников, замешанных во всевозможных интригах, выпадали волосы на лбу, а виски были подкрашены черной краской. Умолк самый громкий голос среди моих советников: умер начальник канцелярии Ди Лен Чжи. Правительство потеряло душу, а я — свою правую руку.

Преобразования стали обычным делом. Вчерашняя дерзость сегодня превратилась в догму. Время нововведений миновало. Министры более ничего не изобретали, а лишь исполняли приказы. Процветание становилось скучным. Только любовникам удавалось вывести меня из состояния подавленности и увлечь на какие-нибудь увеселения и пиры. Весной мы плавали по реке Ло, летом устраивали музыкальные представления на воздухе. Осенью под вино из хризантем проводились поэтические состязания. Зимой в моем заснеженном дворце разыгрывались кукольные спектакли, диалоги для которых писала я сама. Я согласилась с предложением Двора пожаловать братьев Чжань титулом Великих Вельмож, но отвергла лестное предложение Будущего, Солнца и Луны возвести их в достоинство князей. Моим любимцам следовало знать свое место.

Но мои жесткость и твердость не могли успокоить встревоженных советников. В то время как одни обхаживали моих любовников в надежде добиться моего расположения, другие выступали против них как блюстители добродетели. Одни нашептывали мне хвалы, другие сквозь зубы цедили, что они рано или поздно посягнут на трон. Я предоставила правительству мучиться беспокойством, а любовникам — продолжать веселиться, не ведая печали. Сама я больше чем когда бы то ни было погрузилась в ледяное одиночество. Цепенея от страха и отчаяния, я шла к своему восьмидесятилетию.