Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Юрий Жуков

Молотов: Все присутствовали на вчерашнем заседании комиссии, значит, можно проект не зачитывать. Есть ли какие-либо замечания?»[376].

Замечания нашлись лишь у троих из 123 участников пленума: у Г.Н. Каминского — недавно утвержденного наркомом здравоохранения СССР, И.П. Жукова, незадолго перед тем освобожденного от должности замнаркома связи СССР и утвержденного наркомом местной промышленности РСФСР, и у И.С. Уншлихта — секретаря отныне существующего только номинально Совета Союза ЦИК СССР. Судя по их предложениям, они, скорее всего, пытались имитировать заинтересованность и активность, демонстрируя одновременно полное непонимание того, чем является конституция как юридический документ.

После такого более чем странного обсуждения наиважнейшего для жизни страны документа председательствовавший на пленуме Молотов предложил проголосовать за утверждение окончательного текста конституции. Конечно, еще по-старому, по-советски, простым поднятием руки. Все участники пленума единогласно поддержали так и не обсужденный ими всерьез текст, хотя это и не имело уже никакого значения[377].

Первый вопрос повестки дня занял всего десять минут. Затем Молотов предоставил слово Ежову для доклада по второму вопросу — «О троцкистских и правых антисоветских организациях», который внесли на рассмотрение пленума в момент его открытия.

Этот доклад стал для Ежова дебютным в новой роли наркома внутренних дел. Отсюда, скорее всего, порожденная волнением косноязычность при выступлении, композиционная рыхлость, повторы, путаница при указании фамилий и должностей. Но вполне возможно, огрехи доклада были порождены тем, что на его подготовку у Ежова оказалось слишком мало времени.

Начал выступление Николай Иванович с убийства Кирова. И не только потому, что мотивом столь неоспоримого преступления слишком легко можно было считать политический теракт, но и из-за того, что материалы по этому делу он знал превосходно, ибо знакомился с ними по ходу следствия как председатель КПК, а позже положил именно их в основу своей рукописи в 230 машинописных страниц «От фракционности к открытой контрреволюции».

Наиболее примечательным для начала доклада оказалось неожиданное признание наркома. В полном противоречии и с решением суда в январе 1935 г. по делу Зиновьева и Каменева, и с пропагандистскими материалами Ежов заявил:

«Доказательств прямого участия Зиновьева, Каменева, Троцкого в организации этого убийства следствию добыть не удалось… Равно не было доказано и то, что в убийстве Кирова принимали участие троцкисты»[378].

Поворот, по мнению Ежова, в разоблачении «контрреволюционной деятельности троцкистско-зиновьевского блока» наступил только в ходе августовского процесса. Лишь тогда следствию якобы удалось установить и само образование в конце 1932 г. «зиновьевско-троцкистского блока на условиях террора», и то, что этим блоком «намечалось убийство основных руководителей нашей партии и правительства». Для того-то и возникла связь между блоком и «белогвардейскими элементами у нас в Союзе» и с «иностранной разведкой, в частности, с гестапо». Кроме того, Ежов вменил в вину бывшим оппозиционерам еще и то, что «троцкисты через своих сторонников, работающих в различного рода хозяйственных и советских учреждениях, воровали государственные средства»[379].

. Так Ежову удалось выполнить указание недавней «Директивы», обвинявшей в преступной деятельности не только троцкистов, но и зиновьевцев, связав их неким «блоком». Удалось ему и очертить круг тех преступлений, в которых отныне следовало обвинять всех без исключения сторонников различных оппозиций. Кроме того, отметил нарком и еще одну особенность, с его точки зрения обозначившуюся уже после августовского процесса. Оказывается, арестованные за последние три месяца троцкисты ранее не вызывали никаких «прямых подозрений в том, что они могут вести… контрреволюционную работу»[380].

Наибольшее внимание в докладе Ежов уделил структуре и конкретной деятельности разоблаченного НКВД «блока». Его, оказывается, возглавляли Пятаков, Сокольников, Радек и Серебряков, что явствовало из их собственных и Зиновьева «признаний». Назывался он «запасным центром» и руководил вредительством и террором по всей стране. Именно ему подчинялись все региональные группы в Западной Сибири, Азово-Черноморском крае, на Урале и другие[381].

Ежов не мудрствовал лукаво, а точно следовал «Директиве», устанавливая «руководителей» преступных групп, объявляя ими тех, кто в прошлом являлся видным деятелем той или иной оппозиции и потому был в свое время выслан в провинцию, где и работал многие годы. Например, Коцюбинского, Белобородова, Муратова. Затем нарком прибег к иному, чисто формальному приему. Связал бывших оппозиционеров, занимавших большие посты в промышленности и на транспорте и «разоблаченных» в последние месяцы, с теми, кто им подчинялся напрямую или работал вместе с ними.

Именно так в докладе возникли «преступные цепочки», связавшие, например, тех, кто последовательно возглавлял Главхимпром НКТП — М.П. Томского, Г.Л. Пятакова, С.А. Ратайчака, с руководителями химических предприятий: Я.Н. Дробнисом — директором Кемеровского химкомбинатстроя, Б.О. Норкиным — директором Кемеровского химкомбината, Таммом — директором Горловского химического завода. Еще одну подобную «цепочку» протянул Ежов от Ратайчака через начальника отдела азотной промышленности Г.Е. Пушина к руководителям предприятий этой отрасли, в том числе к директору Горловского азотно-тукового комбината Уланову. Аналогичным образом НКВД и его глава поступили с железнодорожниками. Создали из них еще одну «преступную группу», включавшую заместителя наркома путей сообщения Я.А. Лившица, подчиненных ему начальников ряда железных дорог — Князева, Буянского, Шемергорна и других[382].

Подобная система «выявления врагов» могла действовать достаточно долго и безотказно, обеспечивая работой следственные органы НКВД. Но для того чтобы придать достоверность подготовке политических терактов, приходилось Использовать явно надуманные, никогда не существовавшие в действительности «заговоры». Такие, как «дело Моснарпита», по которому его директора Столповского и нескольких поваров и официантов осудили якобы за намерение отравить членов правительства, если бы те появи лись в каком-либо московском ресторане на официальном банкете[383].

Привел в своем докладе Ежов и количественные данные о репрессиях, которые вряд ли были занижены. За три месяца, с сентября по ноябрь, на Украине арестовали свыше 400 человек, в Ленинградской области — свыше 400, в Грузии — свыше 300, в Азово-Черноморском крае — свыше 200, в Западно-Сибирском — 120, в Свердловской области — свыше 100[384]. По этим далеко не полным, отрывочным данным можно с большой долей уверенности предположить, что поначалу политическим репрессиям в целом по стране подверглось от 4 до 6 тыс. человек, во много раз больше, нежели предлагал Сталин на июньском пленуме — исключить из партии всего лишь 600 троцкистов и зиновьевцев. Но несравненно меньше числа тех, кто, по словам Троцкого, находился тогда в оппозиции узкому руководству — 20—30 тысяч человек[385]. А ведь Ежов вполне мог опереться на последнюю величину и подгонять именно под нее свои умозрительные «контрольные цифры».

И все же наиболее значимым в докладе следует считать не установление численности «врагов», не слишком пространно и подробно излагавшиеся их «преступления» — вредительство, подготовка терактов, даже шпионаж, а иное. Дважды по ходу выступления Ежов подчеркнул, что троцкисты и зиновьевцы «активизировали свою работу в 1935—1936 гг., вернее — в начале 1936 г.»[386]. Определение именно такой даты пика противостояния наиболее активной части партии и узкого руководства, подчеркивание ее как наиболее серьезного и опасного периода должно было быть понято участниками пленума однозначно. Слова Ежова прямо указывали на время завершения работы над проектом новой конституции и публикации интервью Сталина с первым упоминанием альтернативности предстоящих выборов.

Заслуживают самого пристального внимания и еще две важные детали. Во-первых, Ежов, хотя и довольно неуклюже, попытался сделать несколько подзабытую «платформу Рютина» программой всего нового «блока», объединявшего, по его словам, троцкистов и зиновьевцев с «правыми»[387]. Тем самым объединить всех их не только общими оппозиционными настроениями, но и как бы неоспоримым стремлением отрешить от власти группу Сталина как изменившую духу пролетарской революции. Правда, Ежов лишь обозначил эту тему, так и не развив ее. Видимо, счел, что содержание «платформы» известно участникам пленума достаточно хорошо, а потому и не следует лишний раз пропагандировать ее, даже в форме «доказательства» преступных намерений.