Иосиф Сталин. Последняя загадка - Эдвард Радзинский

Опять Коба включил «устройство». Услышал свою приемную в Кремле. Голос Поскребышева, разговаривавшего по телефону:

– Отдыхает он, Лаврентий Павлович.

Голос Берии:

– Я хотел ему показать челюсть Гитлера. Ее привезли. Вы сообщили?

Голос Поскребышева (с вечной насмешкой):

– А как же! Мы все сообщаем товарищу Сталину, Лаврентий Павлович.

– И какое решение принял товарищ Сталин? – спросил Берия.

Поскребышев:

– Товарищ Сталин промолчал.

– Я хотел бы соединиться с Иосифом Виссарионовичем…

– Нельзя, – с удовольствием сказал Поскребышев. – Пока там нет «движения».

Минут через двадцать в приемную опять позвонил Берия:

– Есть новости?

– Никак нет, товарищ Берия. Нет «движения». Как только начнется, тотчас вас соединим.

Поскребышев не успел закончить, как Коба вступил в разговор:

– Ну что там у тебя, Лаврентий?

Берия ответил после паузы – он явно опешил от такого внезапного включения спящего на даче Кобы.

– Все подготовили, Иосиф Виссарионович. Первое заключение судебно-медицинской экспертизы, акты о перезахоронениях… Было восемь перезахоронений. И мне доставили вещественные доказательства смерти Гитлера – кусок обивки дивана с его кровью… Две челюсти – его и Евы Браун. И заднюю стенку черепа Гитлера… Все это сейчас у меня. Что с этим делать, Иосиф Виссарионович?

– В Мавзолей мы не положим, это ясно… К тебе сейчас поедет товарищ Фудзи. Покажи ему все. – И повесил трубку. – А ведь был союзничек… Все играл, всех обманывал. Вот и доигрался, подлец… осталась одна челюсть. Симонов… – (это был любимый писатель Кобы), – смог бы написать стихи: Гитлер наконец-то вошел в Москву, которую мечтал завоевать, в виде собственной челюсти… – Засмеялся. – Хорошее могло бы быть стихотворение. Но нельзя…

Труп Гитлера

Нельзя, потому что секретно. Эту историю с трупом Гитлера трудно будет понять вам, будущим историкам. Для этого надо знать характер Кобы. Уже 5 мая 1945 года солдаты из Третьей армии нашли обгоревшее тело. Была экспертиза, она подтвердила – останки принадлежат Гитлеру. Но с самого начала Коба решил скрывать их от союзников. Велел Жукову объявить прессе, что никакого трупа Гитлера мы не нашли и о его судьбе сказать ничего не можем. Но заодно отметить, что взлетная полоса на аэродроме Темпельхоф в Берлине не была разбомблена. Напротив, находилась в момент взятия города в отличном состоянии. Намекнуть – мол, Гитлер вполне мог улететь из Берлина.

На Потсдамской конференции Коба заявил: «Гитлера нет в наших руках – ни живого, ни мертвого». Зачем? Коба не мог без интриги. Думаю, хотел попугать союзничков – дескать, русские темнят, потому что захватили Гитлера живым и решают, что с ним делать… Но сейчас он волновался сам. Потому что с лета 1949 года пошли упорные слухи, будто Гитлеру и вправду удалось спастись и он скрывается в Аргентине у президента Перрона. Появились даже свидетели, видевшие его. К 1952 году слухи эти набрали силу. Коба поручил Берии провести новое расследование.

Сейчас люди Берии, видимо, раскопали погребение Гитлера и привезли останки.

– Доигрался, подлец, – повторил Коба. – Помнишь город Львов? Его помнишь?

Я помнил. Еще как помнил! Но сказал:

– Нет, не помню.

– Правильно, никогда не вспоминай, – кивнул Коба. – Но почему возник этот слух? А вдруг мы и вправду ошиблись?! Ведь взлетная полоса на Темпльхофе, действительно, была в порядке. Ладно, включи-ка Мингрела… – Коба не мог оторваться от своей игрушки.

Я включил.

– Ну вот, у тебя сразу включается, – сказал он. – А у меня работает через раз…

Я попытался (снова!) объяснить порядок включения и то, почему у него возникают проблемы. Но он был абсолютно туп в технике. Зло прервал меня (он и в детстве очень злился, если чего-нибудь не мог):

– Тихо! Я слушаю!

Предсказание Мессинга

В кабинете Берии разговаривали двое, и оба с акцентом. Один – с грузинским (Берия), другой – с легким иностранным… Я сразу узнал этот другой голос.

– Здравствуйте, товарищ Берия, – произнес он.

– Садитесь, товарищ Мессинг. Товарищ Сталин поручил нам одно деликатное задание. И мы решили узнать ваше мнение…

– Колдуна твоего на помощь позвал, – засмеялся Коба.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели на эти две челюсти, – сказал Берия.

– Мне не нужно на них смотреть. Я, лишь войдя в здание, понял, что он здесь. Хотите услышать, как все произошло? Он принял яд… и женщина вместе с ним… Они оба умерли мгновенно… Сидели неподвижные на диване. После чего кто-то в штатском… подходит к нему… и стреляет… Стреляет в мертвеца.

– А почему стреляет, если он мертв?

– Не знаю. Но вижу, что стреляет.

– Вы, как я помню, предсказали гибель Гитлера?

– Да. Я сделал это. И указал даже год. Все было напечатано в польских газетах.

– И давно вы предсказали?

– В тридцатых годах.

Наступила тишина.

– И все-таки как вы это делаете?

– Многоуважаемый товарищ Лаврентий Павлович Берия! Вы меня об этом уже спрашивали. Это то же самое, как просить композитора объяснить, почему у него в голове звучит музыка. Я ничего не могу объяснить. Я могу только объявлять то, что слышу… или вижу.

Опять помолчали.

– Мне сказали, что у вас бытовые сложности с квартирой. Поможем.

– Очень обяжете. Комнатка у меня совсем небольшая.

– Напишите сейчас заявление на мое имя…

– Пошли бериевские глупости… – усмехнулся Коба и отправился в ванную.

Он был там, когда все случилось… Если бы он знал, что пропустил!

– И заодно, – продолжил Берия после долгой паузы, – напишите мне… – Он замолчал.

Я хорошо знал Мессинга и представлял, как он улыбнулся привычной вежливой улыбкой. И его голос после того, как он это написал и, видимо, отдал Берии. И шепот Берии:

– А я?..

Мессинг спокойно:

– Вы в это время еще будете жить.

Берия торопливо:

– Завтра вы сможете въехать в квартиру.

Именно в этот момент из ванной вернулся Коба.

Я приготовился рассказать ему, как Берия допытывался о его смерти. Я ненавидел негодяя, который выбил мне зубы, но… Но не рассказал. Пожалел Мессинга? Нет, просто уже тогда понял: Берия мне пригодится.

Коба с усмешкой спросил:

– Наверное, пугал товарища жида?

– Да нет.

– Странно. Большой Мингрел у нас товарищ Малюта Скуратов. – Коба прыснул в усы. – Он не выносит тех, кто его не боится. Может, потому что сам… очень боится. – Опять засмеялся. – Вот наш писатель граф Алексей Толстой его не боялся, знал, что товарищ Сталин его в обиду не даст. Рабоче-крестьянский «красный» граф! И поместье товарищ Сталин дал ему под Москвой… оно не только на графское – на царское потянет. Огромное у него было тело, жирен. Толстый Толстой, щеки висели по плечам. И матерщинник был великий. Он весь Петрухин (Петра I) большой матерный загиб в триста шестьдесят матерных слов мне повторил без запинки. И вот однажды Лаврентий решил меня разочаровать в графе. Положил мне на стол оперативное донесение – речи пьяного «красного» графа, когда тот лежал на бляди, подосланной Лаврентием. Ебучий был граф… Академик, депутат, лауреат – сколько почета ему дали! А он откровенничает с блядью: «Я, – говорит, – хочу одного: хорошо жить. Но для этого надо писать то, что хочет Усатый…» – Так он товарища Сталина, который ему все дал. – «И я, – говорит, – пишу. Закончил Петра Великого, когда наш Усатый пересмотрел историю. Петр стал у него великий пролетарский царь! Черт с ним, все переписал». После чего граф сообщил бляди, будто ему душно у нас! Мол, Усатый не понимает, что без свободы нет литературы… И пошел, и пошел… Прорвало контру! Лаврентий смотрел, как я читаю донос, и ждал! Обожает, когда любимцы товарища Сталина сволочью оказываются. Любит вынимать людей из моего сердца. И тут товарищ Сталин спросил мудака Лаврентия: «Как думаешь реагировать?» И конечно, Мингрел сморозил глупость: «Думаю, с Толстым расстанемся». «Это как же, говорю, великого писателя, автора нужных нам произведений – в расход? Сколько лет его кормили, а теперь все произведения под нож? Отдать задаром такое идеологическое оружие?» Наконец глупец правильно меня понял. И говорит: «А не провокаторша ли осведомительница?» «Правильно, Лаврентий. Уж не хочет ли она попросту выбить из наших рядов знаменитого писателя, который, как я слышал, очень болен?» Далее все было правильно. Блядь расстреляли. А «красный» граф… быстро умер, оказалось, вправду был очень болен. – Коба посмотрел на меня желтыми глазами и добавил: – Товарищ Сталин очень не любит неискренних людей, не забывай, Фудзи… Поедешь к Берии. Все, что он скажет, доложишь… Впрочем, подожди. Может, еще что-нибудь узнаем.