ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

...На перроне Савеловского вокзала он нервничал. Поезд Валентины Григорьевны сильно опаздывал, а в Москве наступал комендантский час. Служебной машины он не выпросил (ему не очень хотелось, чтобы шофер, обслуживавший весь отдел и слывший сплетником, распространил бы свежую весть о новом дамском знакомстве капитана. Ехать же предстояло через всю Москву при отсутствии ночного пропуска — он у капитана был просрочен.

...Валентина Григорьевна жила в заводском пригороде, далеко за ЗИСом[17]. Как избежать неприятностей с патрулями? Не на вокзале же ночевать с дамой? Вот и она, с чемоданом и цветами...

Отсутствие машины ее не очень огорчило — электричкой до Окружной, хоть до Курского, там — до Серпа, а оттуда? Гм! Там и патрули строже, и километры длиннее!

— Давайте-ка с Курского ко мне домой, — предложил он. — У меня два апартамента. Экстерриториальность ваша гарантирована.

Дама подумала — и согласилась!

С Курского он знал путь дворами; на Яузском бульваре их остановил патруль, но поверил, что бежать им — сто шагов! Воинский документ помог — их отпустили. И дама вошла в апартаменты. Они ей очень понравились.

— Так оригинально все... Господи, а книг-то, книг. Это вы все читаете?

Он предложил ей ложе в кабинете. Шел третий час ночи, рассвет был уже недалек. А его поезд — с Казанского — через несколько часов...

Из ванны она пришла в Катином японском халате — он там висел на крюке. Когда улеглась, он принес поднос с чаем и сушками, зажег зеленую лампу, и они за этим чаем встретили первые проблески рассвета. Оба разгулялись, спать расхотелось, он достал с полки Ахматову, читал любимое... Она обняла его за шею и спросила:

— А... любить ты меня будешь?

Он серьезно кивнул и... погасил зеленую лампу.

* * *

Через двадцать суток он вернулся из Воронежа, города руин и возрождающейся зелени, каким-то чудом не спаленной дотла. Город ему очень понравился — местоположением и планировкой, памятниками и святынями. Еще высился на горе Митрофаньевский монастырь с дивной колокольней Кваренги, сильно искалеченной, но вполне пригодной к возрождению. Видел он бронзового Никитина, сидевшего в своем скверике, и одна штанина поэта была грубо разорвана обломком снаряда. И еще заметны были пулевые следы...

Дома было прямо-таки здорово! Федя — в школе! И была еще девочка Светочка[18], двенадцатилетняя, хорошенькая, в маму крупная и мягкая. На вещах и книгах — ни пылинки; у детей — новая обувь; нигде — немытой посуды и разбросанных мелочей, строгость и порядок, почти как у Ольги Юльевны.

Капитан дождался Федю из школы. Пошел с ним на бульвар поговорить по душам: как, мол, отношения с этой тетей и девочкой Светочкой?

Мальчик высказался сдержанно. Дескать, человек она, видимо, хороший, заботливый. Девочка — как девочка, тоже ничего... Вот только...

Он просто не умел выразить то, что лежало на сердце и что ощущал и сам Рональд Алексеевич: перемену интеллектуального, духовного климата в доме. Ведь и сын, и отец привыкли к постоянному общению с существом, как будто даже и не совсем земным, с «падшим ангелом», как сама Катя определяла тех стародворянских интеллигентов, кто, вопреки природе своей, пошел не против безбожной ленинской революции, а за нее.

Притом каждый Катин шаг, каждый жест, слово, движение, поворот головы, поступь, взгляд, улыбка — при всей их простоте и искренности были исполнены глубокого аристократизма, благородства. Таким складывалось у каждого человека первое впечатление о Кате, с этим она ушла и в мир иной, и этим была пронизана вся домашняя атмосфера, что в Москве, что в Котуркуле, что в Ташкенте... Теперь Рональду Алексеевичу не раз приходили на память строки Ахматовой:

Не потому ль хозяйке новой скучно,

Не потому ль хозяин пьет вино,

И слышит, как за тонкою стеною

Пришедший гость беседует со мною...

Рональд Алексеевич шагал домой с поникшей головой. Но его утешал сам Федя:

— Ты, папа, не огорчайся, если она тебе... нравится. Ничего! Может быть, и неплохо получится! Кончится война, не придется тебе так много ездить, Ежичка вернется... И всем тогда станет легче и лучше!

Капитан приободрился и повел речь, как говорится, с другого конца:

— Понимаешь, мальчик, ты представь себе и другие возможности, весьма, увы, вероятные: допустим, со мною что-нибудь случится при любом выезде или операции, или нашего Ежичку привезут, не дай Бог, конечно, инвалидом или тяжелораненным — кому-то надо будет с ним возиться? А она, видать, бывалая, терпеливая, умелая, человек самоотверженный и дельный. Правда, ведь?

— Да, да, папа, правда! — без особого жара соглашался Федя.

...Два месяца спустя, в октябре, вняв настояниям Валентины Григорьевны, капитан Вальдек перед очередной нелегкой и долгой поездкой повел свою даму за два часа до отлета в районный ЗАГС. Царил там устойчивый запах давно засорившегося клозета, две-три пары старались не замечать этого неустройства и не принять за несчастливую примету... С полчаса капитан провел в нервном ожидании, поглядывал на часы. Нервничал и шофер в казенном «газике». Наконец, чета вступила в комнату, где администрация пыталась поддерживать некий дух торжественности, но капитан так явно спешил, что церемония расписывания получилась чисто деловой.

Он завез домой свою вторую жену и покатил стремительно в аэропорт, что на Ленинградском шоссе, одно время носивший имя Чкалова, потом кратко именуемым «правительственным».

Был он на этот раз в Белоруссии, на «главном направлении». Выполнял чисто тыловую, но очень срочную работу. Слышал рокот артиллерии верст за сорок и ощущал легкое колебание почвы. Видел обозы раненых, но яснее всего и ощущал, и видел, и слышал тот самый неотвратимый, неодолимый ритм и порыв к победе, к Берлину, чему нет строгого определения. Но именно он служит барометром войны, как это было в первые месяцы немецкого наступления на Россию. По-видимому, само гитлеровское командование дрогнуло и засомневалось уже на пороге Москвы и проиграв и ритм, и порыв, — безнадежно проиграло вою кампанию, «без пяти минут» до полного успеха. Рональд слышал на фронте, что противник готовится ввести в бой некое новое грозное оружие (были даже специально подготовлены разведгруппы для розысков его в подземных бункерах). Запуски грозных ракет типа Фау-один и Фау-два с европейского побережья по Лондону служили серьезным предостережением о реальной опасности (на атомный взрыв немцам недостало полгодика-годик!), однако ни эти слухи, ни немецкие контрудары, ни масштаб потерь, — ничто не могло отвратить, даже ослабить нашего наступления. Оно катилось, как океанское цунами, как неодолимый вал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});