Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде

и штык, разорвал на куски. Затем он отобрал ещё восьмерых и расстрелял тех в спину. Вот таким образом и продолжались зверские побои да убийства, и прежде чем забрезжил день разбросанными то тут, то там лежали шестнадцать тел. Полковник открыл винные погреба земельного владения, после чего указал пьяному войску, чересчур осмелевшему ввиду безнаказанности, на крестьянских жён. Обезумев, солдаты подожгли дом и столь дико поиздевались над управляющим, что были вынуждены расстрелять его в сидячем положении. Меж тем из Сантьяго продолжали поступать распоряжения, однако военные действия не столько сдерживали дух солдатни, сколько лишь ещё больше разжигали пыл насилия. На следующий день, после длящейся не один час адской обстановки, наконец, поступили распоряжения, написанные собственноручно, буква к букве, самим генералом. «Чтоб все сию минуту пришли в состояние готовности». Так войско и поступило. Затем трупы отвезли на пяти вагонетках и сбросили в общую яму, однако народ поднял такой невообразимый вопль, что, в конце концов, их вернули семьям.

Когда стало смеркаться, принесли тело моего двоюродного брата, которое потребовала моя бабушка, прибегнув к своему общественному положению и личным связям. Его доставили завёрнутым в испачканную кровью накидку и тайно расположили в комнате, где и устроили покойного как можно лучше и лишь затем показали матери и сёстрам. Сидя на лестнице и шпионя, я видела, как в доме появился кавалер в чёрном сюртуке и чемоданчиком со всем необходимым, чтобы избавиться от трупа. Служанки же, тем временем, обсуждали, что, мол, уже давно ходили слухи о некотором мастере по бальзамированию, кто способен устранить следы расстрела с помощью грима, корректирования и специальной, применяемой к матрацам, кривой иглы. Фредерик Вильямс вместе с бабушкой преобразовал роскошную гостиную в настоящую молельню, в которой обустроили даже алтарь с большими восковыми свечами в высоких канделябрах.

Когда на рассвете стали прибывать экипажи с членами семьи и друзьями, весь дом убрали цветами. Мой двоюродный брат, опрятный, прилично одетый и без намёка на страдания покоился в великолепном гробу из красного дерева с серебряными болтами. Женщины, находившиеся в глубоком трауре, плача и молясь, занимали двойной ряд стульев, тогда как мужчины намечали себе план мести, сидя в золочёной гостиной. Слуги то и дело подавали всем закуски, словно взрослые присутствовали на очередном пикнике, а мы, дети, также одетые в чёрное, по большей части играли, давясь смехом от того, что понарошку расстреливали друг друга. Мой двоюродный брат и кое-кто из его товарищей бодрствовали у себя дома целых три дня, пока церковные колокола безостановочно звонили по умершим мальчикам. Власти так и не осмелились в это вмешаться. Несмотря на строжайшую цензуру, царившую в те годы в стране, не осталось ни одного человека, кто бы ни знал о случившемся. Эта новость разлетелась повсюду, точно мелкий порох, а ужас произошедшего одинаково потряс как сторонников правительства, так и революционеров. Президент не хотел слышать никаких подробностей и отказался от какой-либо ответственности, как, впрочем, он реагировал и на свинство, характеризовавшее поведение большей части военных и ужасного Годоя.

- Их убили, расстреляв в упор, на совесть, точно скотину. А иного нельзя было и ждать, такой уж мы кровожадный и лютый народ, - напомнила Нивея, скорее находясь в бешенстве, нежели предаваясь печали. Далее она попыталась объяснить, что на нашем веку уже случилось войн пять, что при беглом взгляде чилийцы - люди безобидные и рисующиеся перед другими вечно униженными. Это чувствовалось в частности и в речи, в которой они использовали слишком уж вежливые, а порой и уменьшительные слова (не будете ли вы так любезны, передайте мне стаканчик водички, пожалуйста). Хотя при первой же возможности народ не гнушается стать настоящими людоедами. Лучше было бы знать, откуда пошли наши корни, чтобы чётко понять себе наши же зверские наклонности, - говорила она, - ведь предки были куда более жестокими и гораздо выносливее испанских завоевателей. Они, пожалуй, единственные, кто осмелился прибыть пешком прямо в Чили, в доспехах, раскалённых докрасна под солнцем пустыни, преодолевая по пути худшие природные препятствия. Со временем те смешались с арауканцами, столь же храбрыми, как и они сами, единственным народом всего континента, который ещё никогда не порабощали. Индейцы ели пленных и их главарей, так называемых токи-военачальников, использовали церемониальные маски, сделанные из высушенной кожи своих притеснителей, причём отдавали предпочтение носившим бороду и усы, потому как сами были безбородые и безусые. Подобным образом они мстили белым, которые, если успевали, то в свою очередь сжигали их живыми, сажали на пики, отрубали руки и вырывали беднягам глаза. «Хватит уже! Я запрещаю тебе рассказывать такие зверства в присутствии моей внучки», - прервала её бабушка.

Побоище молодых заговорщиков был точно взрыв, послуживший толчком к окончательным сражениям гражданской войны. В последующие дни революционеры высадили армию в девять тысяч человек, поддерживаемую морской артиллерией. Все вместе, они продвигались к порту Вальпараисо на полном ходу и, словно огромное полчище гунн, в видимом невооружённым глазом беспорядке. Как ни странно, в сложившемся хаосе присутствовал яснейший план, потому что в считанные часы войско раздавило своих врагов. Правительственный резерв тогда потерял троих из каждого десятка мужчин, а армия революционеров заняла Вальпараисо и уже оттуда спешно готовилась продвигаться к Сантьяго и подчинить себе оставшееся население страны. Меж тем президент руководил войной из своего кабинета при помощи телеграфа и телефона. Несмотря на это, приходившие к нему сведения оказывались ложными, а собственные распоряжения правителя терялись в туманности лучеобразных волн, ведь большинство телефонисток принадлежало революционным бандам. Президент услышал новость о поражении как раз во время ужина. Будучи невозмутимым, он закончил есть, после чего приказал членам своей семьи укрыться в североамериканском дипломатическом представительстве. Правитель надел шарф, пальто и шляпу и в сопровождении друга отправился пешком в аргентинское дипломатическое представительство, которое стояло всего лишь в нескольких куадрах от президентского дворца. Там нашёл приют один из находящихся в оппозиции к правительству членов конгресса, с которым он вот-вот пересёкся бы в дверях, причём первый входил вконец сбитым с толку, а второй в то же время выходил, чувствуя себя победителем. Иными словами, преследователь стал преследуемым.

Революционеры шагали по столице, окружённые возгласами одобрения того же населения, что несколько месяцев назад аплодировало правительственным войскам. Буквально за несколько часов жители Сантьяго высыпали на улицу, повязав на руку красные ленты, – большинство праздновало победу, прочие же прятались, боясь самого худшего по отношению к ним же поведения солдатни и исполненной гордостью черни. Новые власти обратились к людям с призывом сотрудничать в обеспечении порядка