Лубянка. Подвиги и трагедии - Николай Лузан

1. Советские войска на территории Польши считаются вражескими.

…

4. Стремление к нормализации отношений с правительством СССР и возможный договор с ним не могут задержать жесткой борьбы с коммунизмом и разлагающими акциями большевистской агентуры на польской земле…»

Судя по этому и другим документам, которые позже добыли разведчики РДР «Охотники» и «Весенние», Польское правительство в изгнании видело своего главного врага не в фашизме, превратившем в сентябре 1939 года красавицу Варшаву в груду развалин и уничтожившем в концлагерях и газовых камерах миллионы поляков, а в русском солдате. В угоду политическим амбициям и идеологическим догмам они готовы были цинично принести в жертву жизни тысяч граждан своей страны и страны‑освободительницы.

Об этой будущей угрозе руководство 4‑го Управления уже на следующий день после поступления радиограммы от В. Карасева проинформировало наркома госбезопасности В. Меркулова. Тот не медлил с ответом, его указание, основанное на установках политического руководства СССР о послевоенном устройстве Польши, было доведено не только до В. Карасева, но и других резидентов: Н. Прокопюка (РДР «Охотники») и Роберта (РДР «Весенние»). В частности, П. Судоплатов в очередной радиограмме № 2916 от 27 апреля 1944 года ориентировал их:

«По вопросам отношения Советского Союза к Польше нарком указал руководствоваться следующим:

1. Наше правительство желает видеть сильную и независимую демократическую Польшу с парламентским строем.

2. СССР не будет создавать из Польши Советскую республику и вмешиваться в ее внутренние дела.

3. Экономические, политические и социальные вопросы будут решаться польским народом».

Исключительно важную роль положения Польши в разгроме гитлеровской Германии и послевоенном устройстве Европы хорошо понимали как И. Сталин, так У. Черчилль, но каждый понимал с позиций своих политических убеждений и национальных интересов собственных стран.

Путь на Берлин для Советского Союза и его Красной армии лежал через Польшу, а будущее спокойствие на его западных границах зависело от того, какая в ней установится власть. Так исторически сложилось, что на протяжении последних столетий именно с ее территории на Россию и Советский Союз приходили завоеватели.

Об этом 27 декабря 1944 года И. Сталин еще раз напомнил в своем послании президенту США Ф. Рузвельту:

«В укреплении просоюзнической и демократической Польши Советский Союз заинтересован больше, чем любая другая держава, не только потому, что Советский Союз несет главную тяжесть борьбы за освобождение Польши, но и потому, что Польша является пограничным с Советским Союзом государством, и проблемы Польши неотделимы от проблемы безопасности Советского Союза. К этому надо добавить, что успехи Красной армии в борьбе с немцами во многом зависят от наличия спокойствия и надежного тыла в Польше, причем Польский национальный комитет вполне учитывает это обстоятельство, тогда как эмигрантское правительство, находящееся в Лондоне, и его подпольные силы своими террористическими действиями создают угрозу гражданской войны в тылу Красной армии и препятствуют успехам последней» [76].

Через полтора месяца, 6 февраля 1945 года, на одном из заседаний Ялтинской конференции он в разговоре с президентом Ф. Рузвельтом и премьером У. Черчиллем вернулся к обсуждению вопроса о месте Польши в послевоенном устройстве Европы. В частности, как позже вспоминал У. Черчилль, в той беседе Сталин говорил:

«Для Англии Польша — вопрос чести. Однако для России — это вопрос как чести, так и безопасности. Это вопрос чести потому, что у русских было много конфликтов с поляками, и Советское правительство хочет устранить причины подобных столкновений. Это вопрос безопасности не только потому, что Польша граничит с Россией, но и потому, что на протяжении всей истории Польша служила коридором, через который проходили враги России для нападения на нее. За последние тридцать лет немцы дважды прошли через Польшу. Они прошли потому, что Польша была слаба. Россия хочет видеть Польшу сильной и могущественной, с тем чтобы она сама, своими силами, могла запереть этот коридор» [77].

В свою очередь, сам У. Черчилль с не меньшей настойчивостью, чем И. Сталин, как в ходе Ялтинской, где «польский вопрос» по его инициативе поднимался восемь раз, так и затем на Потсдамской конференции требовал возвращения из Лондона в Варшаву Польского правительства в изгнании. Ярый защитник интересов «великой британской империи» и ненавистник коммунизма, У. Черчилль после крушения фашизма видел будущее Европы далеко не в тех розовых тонах, каким оно казалось большинству освобожденного от оккупации народа. Предвосхищая грядущую холодную войну, он рассматривал Польшу как один из основных форпостов на пути экспансии коммунизма. И каждый раз, когда на переговорах речь заходила о Польше и будущем устройстве Европы, У. Черчилль предпочитал забывать о своих не слишком лестных оценках ее правителей: «Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнуснейших!» — и настойчиво добивался возвращения в Варшаву Польского правительства в изгнании, которое кормилось из рук Лондона и смотрело ему в рот.

В ходе дискуссий со И. Сталиным он прямо признавал:

«В течение пяти с половиной лет пребывания в Соединенном Королевстве оно (Польское правительство в изгнании. — Прим. авт.) пользовалось поддержкой английского правительства. Мы выплатили полякам около 120 млн фунтов стерлингов для финансирования армии и дипломатической службы, чтобы дать им возможность позаботиться о поляках, нашедших в нашей стране убежище от гитлеровской чумы» [78].

Но здесь он несколько лукавит, говоря о «возможности позаботиться о поляках». На самом деле львиная доля этих средств шла на содержание военных структур Польского правительства в изгнании. А это были значительные силы. Только в освобождении Германии участвовало около 30 тысяч польских военнослужащих. Помимо них в Италии действовал целый армейский корпус, насчитывающий в своем составе три дивизии. В общей сложности ему подчинялась армия численностью, включая фронтовые и тыловые части, 180 тысяч человек, не считая нелегальных боевых отрядов Армии Крайовой.

Возвращение из Лондона в Варшаву Польского правительства в изгнании, на чем так упорно настаивал У. Черчилль, в конечном итоге привело бы к появлению в Польше еще одной хорошо организованной и закаленной в боях военной силы. А дальше сбылись бы самые худшие опасения Сталина. Она превратилась бы в арену кровопролитной гражданской войны, и Красной армии пришлось бы пробиваться к Берлину через «польское минное поле». Поэтому он всячески противился этому, но У. Черчилль тоже не хотел отступать и боролся до конца.

Накануне Потсдамской конференции руководителей антигитлеровской коалиции, когда должен быть решен один из важнейших вопросов о границах и послевоенном устройстве Восточной Европы, на сообщение президента США Г. Трумэна от 1 июля 1945 года о том, что «Маршал Сталин согласился, как он выразился, на встречу «тройки» в Берлине примерно 15 июля», У. Черчилль, несмотря на то что в Великобритании была в самом разгаре предвыборная борьба, в ходе которой решалась судьба кабинета и самого премьера, немедленно ответил: «Это будет слишком поздней датой для решения неотложных вопросов, требующих нашего внимания».

Что имел в виду один из самых опытных и дальновидных политиков того времени, стало ясно гораздо позже. Возвращаясь к событиям тех лет, он писал:

«Главной причиной, почему я стремился приблизить дату конференции, был, конечно, предстоящий отвод американских армий от той линии, до которой она дошла в ходе военных операций, в зону, предписанную соглашением об оккупации… Я опасался, что в Вашингтоне в любой момент могут принять решение уступить этот гигантский район — 400 миль в длину и 120 миль в глубину в самом широком месте. В нем проживали многие миллионы немцев и чехов. Оставление этого района означало бы, что между нами и Польшей образуется еще более широкий пояс территории, и это практически лишало бы нас способности оказывать влияние на ее судьбу».

Далее У. Черчилль более подробно раскрывает те планы, что зрели в его голове весной и летом 1945 года:

«Уничтожение военной мощи Германии повлекло коренное изменение отношений между коммунистической Россией и западными демократиями. Они потеряли своего общего врага, война против которого была почти единственным звеном, связывающим их союз. Отныне русский империализм и коммунистическая доктрина не видели и не ставили предела своему продвижению и стремлению к окончательному господству.