День учителя - Александр Изотчин

— Послушай, а вот ты тогда, в душе, не стала брать в рот. Я тебе был неприятен?

Настя смутилась, даже покраснела.

— Нет. Просто мне девчонки еще на первом курсе рассказали одну историю… Страшную. Одна девушка брала в рот, а потом зачем-то ей понадобилось сдавать анализы. Оказалось, у нее СПИД. Он, оказывается, так тоже передается. А она была девственницей. Вот я и подумала, что так — вообще глупо. Я тогда только-только поступила, а перед этим прошла серьезную медкомиссию — все у меня хорошо. Подумала: я рисковать не хочу. Поэтому в рот не беру. Извини.

По спине Андрея пробежал холодок. «Страшилка», рассказанная Настей, направила ход мыслей в неприятную сторону — он задумался о состоянии собственного здоровья. Мирошкин даже не понял тогда, что из рассказа Костюк логически следует — ему не доверяют. Настя, взглянув на его изменившееся лицо, наконец нарушила молчание.

— А я в понедельник уезжаю на дачу. На две недели.

— Как уезжаешь?!

— Ну, вот так. У меня сессия закончилась. Почти. Завтра последний экзамен. Теперь каникулы начинаются.

— Я буду по тебе очень скучать. — Мирошкину самому стало противно — настолько банальна была эта его последняя фраза, но ничего другого он в тот момент придумать был не всостоянии. — Но мы ведь увидимся еще?

— Конечно, мы увидимся до моего отъезда. Я тебе позвоню.

— Позвони. Только уж убедись, что это я.

Она улыбнулась, и Андрей увидел, как на ее лице возле не накрашенных ресниц собрались маленькие морщинки. «А ведь она не девочка уже. В окно хотела два раза выйти… Кошмар. Совсем ее извел этот…» — Андрей не стал подбирать название для «этого». Он привлек Настю к себе, обнял и стал нежно гладить по голове. Девушка подняла голову, в глазах у нее стояли слезы. И Мирошкин потянулся к ее губам своими… Они еще какое-то время гуляли, целовались, ее тело было в полном его распоряжении, разумеется, в рамках возможного в полупустом, почти прозрачном из-за скудной растительности леске, когда под ногами путается собака.

На это раз она позвонила. В пятницу утром — он едва успел войти в квартиру. В голосе ее слышалось торжество: «А нам телефон наконец поставили! Запиши номер». Андрей записал. Поговорили о ее сессии. Она была троечница, но это почему-то даже вызвало у Андрея умиление. Ему в ней нравилось абсолютно все: «Завтра! Завтра я ее увижу. Она дала мне свой номер телефона! Завтра!» И действительно, в субботу они ходили в Третьяковку. Мирошкин был там всего однажды — выводила Лаврова, — но его исторического образования вполне хватило на то, чтобы устроить для Насти целую экскурсию, — девушка даже заскучала. Она была, как всегда, прелестна в очередном коротком платьице. Потом зашли в Макдоналдс, посидели в Александровском саду. У Мирошкина не было сомнений — он нравится Насте. И кажется, очень. «Ничего, ничего, — думал он. — Забудешь ты своего женатого бизнесмена как страшный сон. Ой какая же она красивая!» Они простились у ее дома. «Мне очень хорошо с тобой, Андрюша, — сказала девушка, — жаль, что придется ненадолго расстаться. Кажется, я могла бы с тобой вот так гулять целую вечность». Они зашли в подъезд, где и предались прощальным поцелуям. Мирошкин не пустил ее в лифт, заставил подниматься пешком до двенадцатого этажа, притормаживая почти на каждой ступеньке…

На дежурство он опоздал на целых четыре часа. Впрочем, Мирошкин не очень волновался по этому поводу. Маша и Виктор — хозяева фирмы уехали отдыхать, по субботам на складе практически нечего было делать, а потому, зная, что никто его не будет проверять, кладовщик вешал замок и уходил с работы часов в шесть вечера, не дожидаясь сторожа. У охраны, заступавшей в семь вечера, были свои ключи, и, по мнению кладовщика, за час со складом ничего не могло произойти. Зная об этом, Мирошкин надеялся, что и за четыре-пять часов, пока он будет отсутствовать, с тканями ничего не случится. И правда, все обошлось наилучшим образом. Никто даже не подумал, что ответственный Андрей решится проделать такую штуку. Радость портила мысль, что он бегает за девушкой уже почти месяц, а у них «было всего один раз». Осознание этого угнетало Мирошкина: «А ведь послезавтра она уезжает на дачу. В этом, конечно, есть свои плюсы. Я совсем запустил подготовку — только и сижу у телефона, работаю и мечтаю о Насте. За две недели я наверстаю. Надо с ней еще раз встретиться до отъезда. Закрепить отношения».

На следующее утро Андрей позвонил Насте в одиннадцатом часу.

— Привет, Настенька, чего делаешь?

— Сплю, — голос у нее был недовольный.

— Я хочу тебя увидеть.

— Зачем? Мы же вчера виделись. Я буду собираться…

— И все-таки я приеду. Как подумаю, что не увижу тебя целых две недели…

— Ну, что ты! Славный мой! — девушка постепенно просыпалась. — Это же время быстро пролетит. Мы ведь и так виделись с тобой не больше раза в неделю. Я как приеду — сразу позвоню. Всего одно свидание пропустим. Я тоже буду скучать.

— Я приеду к двенадцати.

— Не надо к двенадцати. Папа с мамой утром уехали на дачу. Мы с Оксанкой поедем завтра. За нами машина придет. У нее сегодня прощание с одноклассниками. Она в два, может быть, только уйдет из дома.

— Тогда — в два!

Мирошкина не очень устраивало это время — в пять нужно вновь заступать в подвал, утром сменщик неожиданно попросил подменить его на вечер и ночь, что-то у него случилось, кого-то надо провожать на вокзал, что ли? Выходит, в его распоряжении не более двух часов. Да и вообще возмутил тон, которым с ним говорила Настя. «Как будто одолжение мне делает. Посчитала периодичность, с которой мы встречаемся — раз в неделю. Чаще, значит, видеть меня не стремится». Ему вспомнилось, с какой одержимостью искала с ним встреч Лаврова. По крайней мере поначалу. «Но чего я всяких шлюх вспоминаю? Она небось одновременно искала свиданий еще с десятком мужиков. А Настенька — это сокровище. Поэтому за нее надо побороться», — так он думал. И Мирошкину нравилось даже про себя называть девушку вот так ласково — Настенька. Делал он это сознательно — ему представлялось, что именно так должен называть Костюк влюбленный мужчина. Очень хотелось быть влюбленным! Но мысль о том, что Настя с ним, в общем, холодна, крепко засела в голове. За пять минут до назначенного времени Андрей уже звонил в квартиру Костюк.

Дверь открыла Настя. Она была в неизменном халатике, но накрашенная.

— Проходи, — с улыбкой сказала девушка, утопив носик в бутоне огромной розы, которую ей вручил Мирошкин, — чай будешь?

— Ты одна?

— Да, Оксанка уже часа три как уехала.

Андрея охватила досада. Три часа! И она еще собирается потратить время на какой-то чай! «Чай подождет, — он поцеловал ее, — мне просто плохо от мысли, что я тебя не увижу две недели. Вот я и приехал… Можно на тебя посмотреть на прощание?» Она вяло улыбнулась: «Смотри». Мирошкин потянул узел пояса и распахнул халат. Да, хороша! Под халатом не было ничего, кроме маленьких черных трусиков… Через несколько минут Настя попыталась вырваться из его объятий.

— Ты с ума сошел! Просил только посмотреть! Сейчас Оксанка вернется.

— Как Оксанка?!

— Ну да, она узнала, что ты приедешь, и решила вернуться пораньше, чтобы тебя увидеть. Ее очень интересует, кого все-таки выбрала ее драгоценная сестрица.

— Тогда нам тем более надо поспешить.

И он решительно засунул руку в кружево девичьих трусов. Действия его опытных пальцев заставили Настю капитулировать. Андрей подхватил «разомлевшую» девушку и отнес в детскую, на кровать…

Когда через полчаса в дверь позвонили, они уже были одеты и пили чай на кухне. Оксана оказалась одного роста с Настей, но более плотной комплекции. «Как интересно, — подумал Мирошкин, — очень похожа на сестру, но масть другая, волосы хуже и — никакого вида». Младшая сестра была темноволосая — видно, в маму. Сестры вообще отличались. Андрей не мог представить Настю в таких вот коротеньких голубых шортах, черной футболке с надетым поверх нее большим, усыпанным какими-то кристаллами крестом. Оксана с любопытством рассматривала Андрея и с особым интересом всматривалась в лицо сестры. «А ведь она все понимает, — подумал Мирошкин, — ищет на наших лицах следы страсти». Многое в манерах Оксаны и в ее облике говорило, что родители с ней еще, что называется, «поплачут». «Вот они теперь какие зрелые, эти пятнадцатилетние школьницы. Это, конечно, не Лаврова в белой маечке, — оценил про себя Оксану Андрей, а вслух произнес: — Ну что же, я, пожалуй, пойду». — «Ну что же, если вы больше ничего не хотите, идите», — в голосе младшей Костюк слышался сарказм. «Оксана!» — гневно выдохнула Настя и повела Андрея к выходу. Страстного прощального поцелуя не вышло, младшая сестра выкатилась из кухни следом за ними и с самым невинным видом уставилась на старшую и ее любовника, стоявших у двери. Андрей сдержанно лобызнул Настю. Когда дверь за ним закрылась, послышался смех Оксаны. «Мерзкая хохлушка», — решил Мирошкин, как будто милая его сердцу Настенька была представительницей другой национальности.