"Притащенная" наука - Сергей Романовский

В ноябре 1930 г. Ярославский написал уже лично Сталину, он камня на камне не оставил практически от всех исторических работ Покровского, особенно по истории революции. Надвигался юбилей революции 1905 г., и этот хитрец решил обезопасить себя, предварительно подставив под огонь критики конкурента. Началась схватка за «полную готовность» (Б. Пастернак), насмерть схватка.

На сей раз Покровский оказался не по зубам Ярославскому. Но тот не успокоился. Подоспел третий том «Истории ВКП(б)» под редакцией Е. Ярославского, и его авторы вновь вцепились в Покровского. На сей раз били в поддых, крыть такое было почти невозможно: в схеме Покровского, трактующей Октябрь, «мало Сталина». А это – не прощавшийся промах. Это – историческое вредительство. Однако с помощью журнала «Историк-марксист» Покровский вновь отбился, помогла политическая демагогия. Самое для него обидное, что его бьют собственные ученики: «Я посеял драконов, а пожал блох, причем кусают эти блохи только меня» [596].

Почему же Сталин не добил Покровского на сей раз? Причина, думаю, очевидна. Он ведь вождь, а не палач, он не добивает умирающих. А мы помним, что почти весь 1931 г. Покровский провел в больнице, пытаясь оттянуть конец. Сталин был терпелив и всегда дожидался своего часа. И он приходил.

* * * * *

Мандат на руководство исторической наукой Покровский получил от Ленина, а Сталин так и не продлил его, хотя Покровский очень старался.

У Сталина были на это свои резоны. Отошла в прошлое борьба за власть в партии, теперь он владеет ею безраздельно и все его окружение – эта партийная челядь из Политбюро, прекрасно усвоила, кто в стране хозяин. Но Хозяин – не чемпион по подковерной борьбе. Хозяин – фигура историческая. А это значит, что именно он, Хозяин, всегда был центральной фигурой революции. И это обязаны знать все!

В конце октября 1931 г. журнал «Пролетарская революция» публикует письмо Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма». Его цель – задание: создать новую концепцию истории партии. Надо понять, наконец, что есть такие вопросы, которые стали аксиомами (их не обсуждают), их надо просто затвердить. А что такое так называемый «исторический источник»? Он только туман наводит да с пути сбивает. Только подлинные «архивные крысы» могут ими увлекаться. А это порождение «гнилого либерализма».

На письмо это откликнулись (так надо было по сценарию) два любознательных товарища. В 1932 г. Сталин пишет «Ответ Олехновичу и Аристову». В нем он снял тезис о мировой революции и снял все дискуссии в исторической науке.

Что все это означало?

1. Был дан старт к созданию будущего «Краткого курса».

2. Историческая наука перестала существовать, ибо все дискуссии в ней были закрыты.

3. Прозвучала команда «фас» и все, ранее питавшиеся объедками со стола историков, стали остервенело рвать ученых.

4. Исторических ошибок или промахов теперь не стало, их заменили политические преступления.

Еще один немаловажный факт, породивший это «смертонос-ное письмо». Сталину попросту надоела дискуссия между Ярославским и Покровским. Ведь именно Ярославский редактировал тот злополучный том по истории Октября, где «мало Сталина». Они рвут волосенки друг у друга по второстепенным вопросам, а главное – проморгали. Одного (Рязанова) за этот «промах» уже арестовали, пора поставить на место и Ярославского, а Покровского можно не трогать (врачи докладывают: сам скоро «отойдет от дел»).

В конце декабря 1931 г. (мы уже писали об этом) отмечалось 10-летие ИКП. На этом заседании Л.М. Каганович сделал доклад «За большевистское изучение истории партии». Он остервенело набросился на «гнилой либерализм в отношении уклонов от большевизма и извращений истории нашей партии» [597].

Покровского на это заседание привезли прямо из больницы. Он, с усилием держась за трибуну, произнес свою последнюю в жизни публичную речь. В ней он теоретиками научного социализма назвал Маркса, Энгельса и Ленина. Сталин для него – лишь пропагандист марксизма [598]. Сказал и… сознание потерял. Свою «посмер-тную жизнь» Покровский, как видим, выстроил сам.

В апреле 1932 г. урну с прахом Покровского замуровали в Кремлевской стене.

Но «профессору с пикой» не давали покоя и там. Только «пики» теперь вонзали в него, а он и защититься не мог…

В ЦК было решено, чтобы и в школах СССР изучали «правильную» историю, а не «абстрактные социологические схемы». 16 мая 1934 г. приняли специальное постановление на этот счет. Имя Покровского в нем не упоминалось, но все оно было пропитано духом школы Покровского.

Поручили к июню 1935 г. написать новые учебники для школ по «истории СССР». Взялись за это дело Б.Д. Греков, А.М. Панкратова и С.А. Пионтковский. Написали быстро. Отрапортовали. Уже 8 августа 1934 г. авторы получили «замечания» от Сталина, Кирова и Жданова (Заметим в скобках, что учебники составляли ученики Покровского). От всех этих «замечаний» людей, никакого отношения к науке не имеющих, повеяло зловонием лубянских подвалов.

Историков стали «брать». Активно. Группами. Особенно интенсивно в 1935 г. Новоиспеченный академик Н.М. Лукин, назначенный на пост директора Института истории Академии наук СССР, заявил с нескрываемой гордостью, что по числу выявленных вредителей его институт занял первое место в Академии наук (Как говорили древние: если человек глуп, то – надолго). Только в Ленинградском отделении этого института из 20 сотрудников арестовали 14. В 1938 г. «красное колесо» накатилось и на Лукина.

Обстановка страха и ничем конкретно не мотивированного психоза среди историков была создана. Можно было браться за слишком уж разросшуюся за эти годы «так называемую школу Покровского».

26 января 1936 г. Постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР была образована правительственная комиссия для просмотра и коренного улучшения написанных учебников по истории. Именно в тексте этого Постановления появился злополучный ярлык «школа Покровского», причем в сочетании с уничижительным определением «так называемая».

Доходило до абсурда. Если некий историк – «враг народа», то он непременно принадлежал к «школе Покровского». На историков ЦК натравил К.Б. Радека (писал в «Правду») [599] и Н.И. Бухарина («Известия»). Их статьи оказались очень подходящим политическим гарниром к тому самому постановлению от 26 января. Синхронность их появления однозначно свидетельствует о политическом заказе.

Все буквально осатанели от злобы. Писали М. Каммари [600], А. Щеглов [601], А. Шестаков [602] и еще очень и очень многие. Такое впечатление, что все они давно хотели сказать нечто подобное, да не позволяли. Нет. Окажись Покровский в пантеоне классиков советской истории, те же самые авторы писали бы панегирики в его честь. Так что дело не в «так называемой школе Покровского», а в так называемой советской научной интеллигенции.

Текст этого постановления стал по сути платформой всей последующей критики Покровского.

У этого классика советской притащенной науки не было никаких конкретных научных прегрешений, он работал на идеологическом поле марксизма и как марксист был более чем вменяемым историком. Так что Покровский попал как кур в ощип, но по традициям того времени – вполне заслуженно: он недостаточно возвеличивал гений Сталина, задевал в своих сочинениях весьма деликатные темы да и вообще оказался плохим политиком – прозевал разворот страны от знаменосца мировой революции к промышленно развитой империи, живущей по своим законам.

В общем стал Покровский заурядным «козлом отпущения», хотя и заслуженно, коли сам пытался быть первым официальным историком страны Советов. До 1931 г. все историки были методологически неотличимы от Покровского. Но пришло время, и советской истории отсекли руководящую голову.

Ученики, само собой, мгновенно прокляли своего учителя. А.М. Панкратова, М.В. Нечкина и др. не столько топили Покровского – он уже и так не жил, – сколько спасали себя, ибо им предстояло отмыться перед партией от «покровщины». Панкратову, к примеру, насмерть запугали тем, что арестовали ее мужа, многих коллег и сотрудников, неоднократно прорабатывали ее «непартийное поведение». Это продолжалось до тех пор, пока 27 августа 1936 г. ее не исключили из ВКП(б) и даже насильно выслали в Саратов. Нечто подобное тогда проделывали со всеми наиболее талантливыми учениками Покровского.

В 1937 г., особенно после февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б), тон критики «школы Покровского» стал еще более резким и нетерпимым. Но он приобрел и свой особый, жуткий окрас. Все были люди опытные и понимали: сегодня некий имярек – просто сторонник антимарксистской школы Покровского, завтра – враг народа и имя его должно было быть вымарано из истории. По этой именно причине критика носила характер схоластической демагогии: имена историков не назывались, топтались сами труды Покровского и поносилось только его имя.