Лилии над озером - Роксана Михайловна Гедеон

акушеров, - сказал он. - Медицина пока не знает, почему так случается… Ваше молоко, мадам, будет отменным для любого другого ребенка, но вашу собственную дочь оно угнетает. Пригласите кормилицу, это правильный выход.

Пригласить кормилицу, чтобы она постоянно заботилась об Александрине, не удалось, но посчастливилось найти на соседней ферме женщину, которая согласилась приезжать каждый день, чтобы покормить девочку грудью.

Остальное время ребенка должны были поить коровьим молоком, разведенным пополам с водой.

С первых же дней это нововведение возымело действие. Александрина стала хорошеть с каждым днем, желтизна исчезала, и становилось видно, что внешностью малышка, очевидно, пойдет в мать: будет рыженькой и голубоглазой. Констанс оставалось только радоваться, что Господь сохранил ей ненаглядного ребенка, и она уже даже не жаловалась, что молоко прибывает в ее груди по-прежнему, а порадовать им некого.

- Я не буду спешить с перевязкой груди, - сказала она мне. - Вы скоро тоже станете матерью, Сюзанна. Кто знает, может, вам понадобится моя помощь?

Я поблагодарила, конечно, но в мыслях попросила Бога о том, чтобы будущий ребенок родился у меня легко и счастье выкормить его досталось мне самой. Ведь и правда, после Жанно у меня не было такого удовольствия!

Пьер Анж, посветлевший, помолодевший, весь светящийся от счастья изнутри, спросил меня, когда я уезжала:

- Вы слышали? Бонапарт отменил закон о заложниках. Многие эмигранты получают возможность вернуться во Францию… По крайней мере, мой младший брат, который десять лет прозябал в Кобленце, собирается вернуться уже весной - его вычеркнули из списка эмигрантов.

- Неужели? Теперь из списков вычеркивают?

- Еще как! Я подумал, это будет очень интересно для вас. Для вашего отца…

Я вздохнула:

- Возможно, что и так, господин граф. В любом случае, я очень рада за ваше семейство. У вас, похоже, начинается мирная и спокойная жизнь.

Герцогам дю Шатлэ пока такое будущее не улыбалось. 25 января, как мне было известно, шуаны встретились с синими войсками в бою возле Ванна. Стычка была ожесточенной и закончилась без особых результатов: обе стороны понесли тяжелые потери и разошлись, захватив много пленных. Шуаны своих пленников из числа рекрутов отпустили, расстреляв только солдат, служивших в республиканской армии добровольно, причем Кадудаль выдал каждому из освобожденных синих по 3 экю и снабдил раненных телегами для возвращения в казармы. Республиканцы же пленных шуанов безжалостно истребили всех до одного, не утруждаясь церемониями в виде суда и следствия.

Сражение могло бы закончиться куда плачевнее для синих, затравленных и изголодавшихся, если б дух роялистов был более крепок. Однако надежда на переговоры с новым синим военачальником Брюном, который вот-вот должен был сместить ненавидимого всеми Эдувилля, лишала их энергичности, необходимой для боя. Соль де Гризоль, помощник Кадудаля, действовал откровенно вяло. Видные командиры вроде д’Отишана, Сюзаннэ и Ле Превалуа вообще не принимали участия в сражении, ожидая, какие новые условия Республики продиктует в Бретани Брюн.

И когда Брюн вступил в провинцию во главе 30-тысячного войска, эти шуанские вожди первыми подписали с ним мир. Тех, кто сейчас, в начале февраля, еще не смирился, можно было пересчитать по пальцам. Среди этих редких смельчаков были и братья дю Шатлэ. Так что спокойная жизнь для нас пока откладывалась. Будущее оставалось туманным.

Но слова Пьера Анжа о смягчении судьбы эмигрантов, которых Республика жесточайшим образом преследовала все последнее десятилетие, разбередили мое воображение. Я, конечно, не воображала, что можно поставить знак равенства между младшим братом графа де Лораге, по сути, обыкновенным обывателем, и моим отцом, который отдал борьбе с Республикой все свои силы и является ее открытым врагом, но сказанное заставило меня задуматься. Как по мне, Бонапарт без устали демонстрировал волю к примирению, я уже почти верила ему. Если б он притворялся, зачем ему было бы отменять закон о заложниках? Благодаря этой отмене я и сама перестала считаться преступницей, сбежавший из-под ареста, и могла чувствовать себя куда спокойнее.

Я думала об этом всю дорогу в Белые Липы, а когда сошла на землю у крыльца родной усадьбы, Марианна сообщила мне, что в гостиной меня давно дожидается аббат Бернье, прибывший из Парижа.

Тучный священник преодолел сто тридцать лье от Парижа и опасные бретонские дороги, чтобы в собственные руки передать мне письмо Талейрана. Я возблагодарила Бога, что Поль Алэн, как всегда, в разъездах и не помешает мне подробно обсудить с аббатом все, что меня волновало. Деверь, как и прежде, следил за мной весьма придирчиво, и одно имя Талейрана, просочившееся сквозь стены, могло вызвать скандал с его стороны. Даже сейчас, когда Поль Алэн отсутствовал, я старалась не произносить вслух имени министра иностранных дел, опасаясь, что кто-то из прислуги может подслушать и донести.

Аббату Бернье принесли ужин и горячего вина, чтобы согреться, и он не беспокоил меня, пока я читала письмо Талейрана. Он вообще вел себя куда более почтительно, чем в последнюю нашу встречу, видимо, считая, что, раз министр удостаивает меня личным посланием, я - какая-то важная птица, не менее важная, чем шуанские вожди, с которыми ему было поручено вести переговоры.

«Я не сомневаюсь, мадам, что вы уже на свободе, - писал Морис. - Закон о заложниках отменен, и его позорное применение должно быть предано забвению. Для Франции открываются новые горизонты, и только от вашей доброй воли зависит, откроются ли они для вас самой. По моему мнению, женщина вашего происхождения, ваших достоинств и вашей красоты достойна всего самого лучшего, что может предложить ей парижский высший свет, и я обещаю вам приложить все усилия, чтобы начало нового века стало для вас, милая герцогиня, и началом новой жизни».

Он подробно объяснял, что фундамент этой «новой жизни» нынче закладывает первый консул, чьи старания заслуживают самой высокой оценки и поддержки. Во Францию наконец-то пришел порядок: отныне не будет ни красных колпаков, ни красных каблуков. Зато будет закон, который повсюду восстановит справедливость. Эмигранты, которые захотят вернуться, получат такую возможность. Дворяне, у которых насильно отняли собственность, возможно, даже получат кое-какую компенсацию. Страницы прошлого будут перевернуты. Францию ждет процветание, а вокруг первого консула сплотятся самые блестящие представители нации, которые - чем черт не шутит? - позже могут образовать новый двор.

Эта фраза и поразила меня более всего.

- Наш друг пишет, что вокруг Бонапарта возникнет новый двор, - сказала я, обращая взор на аббата. - Значит ли это, святой отец, что консул призовет короля? Или…

Странная мысль закралась в мое сознание, но я не