Комбат в западне - Андрей Воронин

Когда клиент был несговорчив и начинал препираться, спорить, Вадим Семенович скептично улыбался:

— Ну что ж, наверное, ты хочешь попробовать электричество. Напряжение у нас здесь хорошее, ток сильный.

Так что сейчас ты на все согласишься, когда начнут дымиться ногти и выпадать волосы. А зубы будут стучать так, как неисправные пальцы в машине. Так что, готовься, родимый, сейчас ты испытаешь силу тока.

— Я все скажу, все подпишу, только не надо током!

Борис Рублев слышал крики Гетмана.

«Да, слаб мужик, — думал про себя Борис Иванович. — А если меня посадят? Ну и хрен с ним, что посадят на электрический стул. А что я могу сказать? Каких денег я могу дать? Ведь у меня, как у церковной крысы, за душой ровным счетом ничего. Да, есть брат банкир, но о его существовании Чурбаков пока не знает. И слава богу, что не знает».

А не трогали Бориса Рублева не только потому, что наводили справки о его состоянии, а еще и по той причине, что люди Чурбакова были заняты поисками Андрея Подберезского, который чудом смог смыться. Но Комбат об этом пока не знал, а только догадывался, понимая, что Подберезский не промах.

Наверняка уже связался с Бахрушиным и ГРУ занимается поисками Комбата. Но надеяться на ГРУ не приходилось, ведь Борис Иванович понимал, что о подземном лагере навряд ли кому-нибудь известно. Живыми отсюда не выбираются, лишь выходят вперед ногами.

Да и то трупы куда-нибудь сваливают в какую-нибудь яму и забрасывают сверху камнями. А человеческих костей и черепов здесь хватало.

Как мог, Комбат расспросил своих соседей — тех, С кем ему довелось работать — об устройстве и о планах этого подземного концлагеря. Но никто толком ничего объяснить не мог. Говорили о каких-то коридорах, о тоннеле, который кончается водой, о штреке, ведущим наверх. Ведь всех, кто попадал в подземную тюрьму, привозили в бесчувственном состоянии и запомнить путь в подземелье никто не мог.

Комбат даже не знал на какой глубине они находятся — сто, десять, пять метров? Но своды и все остальное поражало надежностью и фундаментальностью. Тяжелые металлические двери, решетки, мощные каркасы, бетон, металл, кирпич и камень.

«Да, построено это убежище мощно».

Охранники пару раз проговорились, что попасть сюда можно на вагонетке. Но где та вагонетка Комбат не знал. Зато ему было известно, что все вокруг заминировано и есть только несколько проходов, проделанных людьми Чурбакова. Да и то на них ставятся растяжки с гранатами. Растяжек, правда, Комбат не боялся. Он был приучен к ним и мог обнаружить тонкую проволоку или шпагат даже в кромешной тьме.

Да, выбраться отсюда было почти невозможно. Вернее, возможно, но мертвым. А мертвым выходить из этих казематов, естественно, Борису Рублеву не хотелось, он предпочитал выйти живым.

И еще за все эти дни, за все это время в его душе накопилась неимоверная ярость и злость на Чурбакова и его людей.

— Ничего, ничего, — говорил сам себе Борис Рублев, — я еще до вас доберусь.

"Вы еще у меня попляшете, кровью умоетесь, мерзавцы! Я из вас еще душу вытрясу. Вы не знаете, скоты, с кем связались. Мне бы только свободы, мне бы глоток свободы, чуть-чуть. А там уж я развернусь. И плевать, что меня могут убить, но и вас в живых не оставлю. Я вам отомщу за все, за все издевательства, за всю вашу гнусность. И деньги, выкачанные таким диким способом из людей, станут вам поперек горла. Вы о них забудете, будете думать лишь о том, как спасти собственную шкуру и унести ноги. Ничего, ноги вы не унесете и шкуру не спасете. Я ноги вам повыдергиваю, а шкуру попорчу.

Все, что будет в моих руках, пойдет в ход — гвоздь, камень, нож, автомат. О, если бы у меня был автомат! Я бы выбрался из этой клетки, я бы отстрелил замок, а там…

А там мне и черт не брат. С автоматом я опаснее в тысячу раз. Но все это мечты, все это надежды".

Шансы на победу у Бориса Рублева были нулевые.

Он это понимал, хотя и продолжал тешить себя надеждой.

Остальные узники уже давным-давно потеряли всяческий интерес к жизни и уже готовы были подписывать любые бумаги, какие им только не подсунет Вадим Семенович Чурбаков. И еще что очень удивляло Бориса Рублева, так это то, как мог такой известный человек — генерал-лейтенант превратиться в такого мерзавца? Но всему в этом мире существует объяснение. И не мудрено. Ведь Чурбаков отсидел в тюрьме свои семь лет и решил не останавливаться, а продолжать жить тем же способом.

С Жаком Бабеком Борис Рублев встретился на работах. Опять пришлось узникам загораживать какой-то тоннель. Эту затею для своих подопечных придумал Вадим Семенович Чурбаков.

Он надел резиновые сапоги, обошел свои владения, постоянно сверяя свои маршруты с самодельной картой-планом, на которой были отмечены проверенные коридоры, разминированные ходы, и на которых черными крестиками были обозначены те места, куда соваться не безопасно. Вот один из коридоров Вадим Семенович и решил заложить каменными плитами. Естественно, зачем заставлять работать охранников? Есть же дешевая рабочая сила, есть рабы. Их и привлек к труду Чурбаков.

Борис Рублев не знал, утро сейчас, вечер. Ведь под землей время идет совсем по-иному.

Один из охранников — тот, который носил кличку Борода, прошел вдоль клеток, стуча металлическим прутом по решеткам:

— Эй, козлы-бизнесмены, подъем! Сейчас пойдем работать.

Из одной клетки раздался тихий вздох и затем визгливый голос воскликнул:

— А пожрать? Мы хотим есть!

— Ах, ты хочешь есть, ублюдок! — сказал Борода. — А умыться перед едой не желаешь?

Умывание — это была одна из самых страшных и гнусных пыток. Вернее, даже не пытка, это было развлечение для охранников. Тут же был размотан пожарный рукав, включен компрессор и вода по рукаву брызнула в клетку. Борода держал ствол, направляя сильную струю на нарушителя спокойствия.

— Ну-ну, ублюдок, помойся. Грязный ты, воняешь, уже завшивел, поди? Почти месяц здесь сидишь, а мылся всего лишь раза два. Так что давай, давай.

Узник корчился, забившись в угол, вернее, в угол клетки его загнала тугая сильная струя ледяной воды, ледяной и соленой. Ведь когда затапливали штольни подземного завода, то затапливали их морской водой.

Заключенный корчился, уцепившись руками в ржавые прутья решетки.

— Ну как, нормально? — спрашивал Борода, громко и бесстыже гогоча.

А затем для развлечения он принялся окатывать ледяной водой и всех остальных узников.

— Эй, кончай, — подошел к Бороде Свиридов. — Хватит. А то простынут, подохнут и ничего из них не выжмешь. Ты же лечить не будешь?

— Не буду, не умею, — сказал Борода. — Хотя пару способов знаю.

— И какие же это способы?

— Да зеленкой будем мазать. Ничего, не простынут, Павел, — сказал Борода. — Сейчас пойдут тягать камни, разогреются, аж пар будет идти. А этого новенького выводить на работу?

— Конечно выводи, здоровый, бугай, — сказал о Комбате Свиридов. — Он один может заложить тоннель.

— Так он же в наручниках и кандалах.

— Ну, кандалы мы ему снимем, а вот наручники пусть будут.

Узников вывели. Комбат приблизился к обтрепанному грязному Бабеку, который еще некоторое время назад выглядел представительным и респектабельным.

Правда, все остальные совсем недавно выглядели тоже представительными, а сейчас все напоминали бомжей, живущих в канализационных люках. Грязная порванная одежда, черные руки, небритые лица, всклокоченные слипшиеся волосы, щетина, затравленные испуганные взгляды — в общем, от былого величия не осталось и следа.

Комбат, глядя на своих товарищей по несчастью, подумал:

«Как все-таки быстро обстоятельства меняют человека! А еще совсем недавно они чувствовали себя хозяевами жизни. А сейчас мы все дерьмо, мусор, половая тряпка, грязная, из которой Чурбаков пытается выжать последние капли воды, вернее, последние капли денег».

— Ну что, друзья, поработаем? — появился перед узниками Вадим Семенович.

Он курил длинную тонкую сигарету, поблескивали стекла очков, шляпа была надвинута почти на глаза.

В руке Вадим Семенович держал пластиковый стакан с горячим ароматным кофе. Запах кофе будоражил и возбуждал аппетит.

— Хорошее я придумал занятие? — негромко принялся рассуждать Чурбаков. — Вот вы все были богатыми, грабили народ. Грабили русский народ, правду я говорю?

— Правду, правду, — послышались голоса узников.

Они уже знали, на все вопросы надо отвечать. А если ответ не последует, это будет расценено как саботаж, как сопротивление, и к несговорчивому будут применены соответствующие меры, то есть его будут бить, обливать холодной водой, а самое главное, не дадут хлеба.

Хлеб здесь, в подземных лагерях, был на вес золота.

За кусок хлеба здесь можно было отдать сто долларов, двести, а иногда даже тысячу. Если человека не кормить неделю, то за кусок хлеба он отдаст все — золото, драгоценности, машину, квартиру, дачу, даже если эта дача или особняк находятся где-нибудь на Кипре, Канарах или Мальте. В общем, кусок хлеба был в цене.