На службе Отечеству - Александр Алтунин

— Рана серьезная? — с тревогой спросил я.

— Нет, осколком царапнуло. Вот Папченко, бедный, много крови потерял.

— Как же вы пропустили танк? — не удержался я от упрека.

— Три связки израсходовали, а под гусеницу не попали, — виновато ответил Стольников. — Плохо натренированы.

Стольников повел санинструктора к Папченко, чтобы выяснить: нужно ли старшего лейтенанта немедленно отправлять в тыл? Я направился следом, но неожиданно появился комбат.

Надо сказать, что из-за отсутствия проводной связи во время боя нам ни разу не удалось переговорить.

— Доложите обстановку, лейтенант! — крикнул он, спрыгнув в окоп и с трудом переводя дыхание.

— На вашем лице кровь, товарищ старший лейтенант, — сочувственно заметил я.

— Ранка небольшая, а кровоточит… Ну, давай о деле. Почему не преследовали врага?

Я доложил, что мы были остановлены сильным пулеметным и минометным огнем. Комбат спросил:

— Какие потери в роте?

— Не успел еще уточнить, — ответил я.

— Уточняйте скорее и присылайте донесение о числе бойцов, оставшихся в строю, о неизрасходованных боеприпасах. — Закурив папиросу, Грязев сказал с горечью: — Наделали вы беды, пропустили танки в тыл.

— Только один сумел проскочить через позиции роты, — оби-женно уточнил я и рассказал, что третий взвод использовал все связки гранат, а подорвать танк не смог.

— Мало тренировали людей! — не скрыл огорчения комбат. — Нелегкое дело — забросить связку точно под гусеницу… Тут не только сила и сноровка нужны. И стальные нервы тоже. — Помолчав, бросил недокуренную папиросу на дно окопа и, с силой растоптав ее, сказал: — Танки натворили дел: сровняли с землей штаб батальона и уничтожили батальонный пункт боепитания. Погибли комиссар и начальник штаба. Мне повезло. А вот раненые… — Комбат скрипнул зубами. — У, гады!.. Танк ворвался на батальонный медпункт и начал давить беззащитных раненых… Маша Зарубина, санитарка, встала на его пути и, пытаясь защитить раненых, в упор метнула гранату. Она не сдвинулась с места, когда танкист хладнокровно направил машину прямо на ее хрупкую фигурку…

Слушая комбата, я стиснул руками голову, с трудом сдерживая рвущийся из груди стон.

Заметив слезы на моих глазах, Грязев сказал:

— Ничего, мы им еще отплатим! Немало уложили и еще уложим! Готовься к повой атаке, я пойду в третью роту, там танки такое понаделали…

Едва успел проводить комбата, как в окоп спрыгнули Калинин и Валежников.

— В тыл вас придется отправлять, товарищи командиры? — огорчился я, увидев на них окровавленные бинты.

— Если таких отправлять в тыл, в роте не останется ни одного человека, — хмуро возразил Калинин. — Кость не задета, на ногу наступать можно.

— И я автомат удержу. Штыком вскользь распороло мышцы ниже локтя.

— Рад, братцы, рад, что вы живы, очень рад!..

Я действительно почувствовал, как близки и дороги мне эти люди, с которыми несколько дней назад не был даже знаком.

Стольников, вернувшийся из третьего взвода, сообщил, что у Папченко в строю осталось 17 человек. У Калинина и Валежникова — 68 да минометчики. Всего наберется человек девяносто. Это, как я убедился на собственном опыте, большая сила. Значит, рота сохранила боеспособность. "Так что еще повоюем!" — мелькнула у меня мысль.

— Сколько людей потеряли, командир! — горестно восклицал политрук. Сколько людей! А станцию так и не взяли…"Как же так, командир?

Что я мог ответить? Фашисты потеряли намного больше.

Постарался утешить Стольникова. Но разве можно найти слова, способные умерить горе утраты боевых товарищей, с которыми успели сродниться в боях?! Для каждого из нас первый бой, вид первых убитых и раненых — серьезное потрясение. Ко многому привыкаешь на войне, но к смерти товарищей привыкнуть невозможно. Только что они вместе с тобой радовались успеху, еще четверть часа назад дружески улыбались, мы называли их по имени, и вот уже лежат они, бездыханные, иногда изуродованные так, что невозможно узнать, как не узнать веселого и обаятельного Василия Сероштана в обезображенном взрывом трупе.

Мы сидим над ним и все еще не верим, что больше не услышим его задорного голоса. Рядом с Сероштаном Хома Сусик. Федя долго ползал по лугу, прежде чем отыскал его под трупом довольно плотного фашиста. "Сколько пережито вместе! — с грустью думал я. — Сколько раз ты, Василь, отводил от меня смерть!"

Посыльный комбата передал: "Закрепиться на достигнутом рубеже". Охрименко, радуясь передышке, незамедлительно организовал доставку в роту припрятанных где-то термосов с обедом. Поручаю ему любой ценой раздобыть патроны и гранаты, и с политруком отправляемся к командиру батальона. Мы нашли его на совершенно разрушенном танками командно-наблюдательном пункте. Старший лейтенант Грязен, поправляя бинт на голове, приказал доложить о состоянии роты. Узнав о потерях, тяжело вздохнул:

— Могло быть хуже, если бы одновременно с танками на позиции ворвалась пехота.

— Товарищ комбат! — заговорил раздраженно Стольников. — Нельзя же идти в атаку, когда система огня противника не подавлена, когда фашистские пулеметы не дают головы поднять…

— Товарищ политрук, — досадливо поморщился Грязев, — запомните: чтобы надежно подавить огневую систему противника, надо не двадцать орудий и минометов на километр фронта, а по крайней мере в пять раз больше. Где их взять? В нашем батальоне, как вам известно, нет даже минометной роты.

— Трудно в такой обстановке наступать! — не сдавался политрук.

— Да, трудно, но необходимо! — сказал комбат. — Напоминаю, в районе Смоленска отрезано несколько наших дивизий. Им приказано пробиваться из окружения, и они могут оказаться в безвыходном положении, если мы не поможем им. Вы согласны со мной, лейтенант? — повернулся ко мне Грязев.

— Согласен! — решительно подтвердил я и добавил: — Товарища Стольникова можно понять — это его второй бой. Я подобное уже пережил…

Стольников с надрывом возразил:

— Нам, командирам, понять эту необходимость нетрудно, но как объяснить красноармейцу, что он должен идти на фашистские пулеметы…

— Разъясните бойцам сложившуюся обстановку, — ответил комбат. — Они поймут…

Разговор прервался с приходом лейтенанта Самойлова, командира второй роты, и его политрука. За ними подошел незнакомый мне лейтенант. Оказывается, лейтенант — командир первого взвода третьей роты; он единственный из оставшихся в живых командиров этой роты. Я не верил своим ушам: погиб Воронов! Сердце словно камнем придавило. Из командного состава минометной роты остался один я. Невольно мелькнула мысль: "Теперь очередь за мной!"

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});