Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды - Виктор Некрас

— Не подходи! — хрипит бешено Мураш, и сверкающее лёзо совни чертит стремительный круг, срубая чёрный чупрун из конского хвоста с шелома зарвавшегося переяславского кметя.

— Покинь! — и быстрый выпад совни пробил остриём кожаный кояр, выползая из спины в ошмётках плоти и бычьей кожи.

Мураш вдруг оказался лицом к лицу со здоровенным, затянутым с ног до головы в кольчугу витязем со знаменом киевского князя на щите. Очертя голову, войт ударил… совня зацепилась за бляху на щите, соскользнула вниз и, врубившись в раму седла, засела там намертво, сжатая чудовищной силой согнутого дерева. Смерть! — успел подумать Мураш, видя взлетающий над головой диковинный, расширяющийся к концу клинок меча. Успел защититься ратовищем совни, но меч перерубил древко одним ударом.

Большое, грузное тело отца, прибитое к тыну тремя сулицами, бессильно обвисало на их древках, грозя их сломать, и струящаяся кровь пропитала рубаху. Дымно горящий Перунов капь бросал багровые блики, застилая дымом луну. Выли бабы, плакали ребятишки. И несокрушимо, словно дуб, стоял священник в чёрной рясе.

Пятнадцатилетний Мураш стоял молча, словно каменный. Слёзы текли по щекам, но он молчал.

Над строем княжьих воев, пластаясь на ветру, хлопал багряный стяг с золотым ликом Спаса Ярое Око и серебряным крестом. Стяг врезался в память мядельского войта на всю жизнь.

Хищно улыбнулась гнилыми зубами Морана-смерть. В багровом пожаре, застелившем весь мир, вдруг раскрылись кованые ворота, дева на крылатом вороном коне вскинула над головой серебряный меч…

Ноги мядельского войта подкосились, но чья-то сильная рука подхватила его за пояс.

— Несмеяне!.. — узнал Мураш сквозь застилающий глаза кровавый туман. Крупные хлопья снега падали на лицо, но войт уже не чуял их холода. — Несмеяне, ты… семью мою не оставь… особо дочку… Гордяну, любит… она тебя…

Тело Мураша поникло в перемешанный тысячами ног и щедро напитанный кровью снег, а душа рванулась вверх, к златокованому престолу Перуна, в вечнозелёные сады вырия.

— Слава! — громовым звоном грянул нечеловеческий голос.

— Всё пропало, княже Всеслав! — бешено крикнул кто-то из дружинных кметей и тут же осёкся остановленный бешеным взглядом князя.

— Ничего ещё не пропало!

Был у Всеслава Брячиславича и ещё один полк, не всем сейчас видимый: как только отзвучал рог, как только вышли из стана пешцы, отворились сзади стана ещё одни ворота, пропуская три сотни конных кметей — тьмутороканскую дружину гридня Славяты. Засадный полк Всеслава Брячиславича.

Сейчас полк этот дожидался своего часа в заснеженном чапыжнике слева от поля битвы. И как только увязли конные дружины Изяслава и Всеволода Ярославичей в смешанном строю полоцкой рати, воевода Славята вспрыгнул в седло и вырвал из ножен меч.

— На слом, други!

Спасая от всеконечного разгрома полоцкую рать, Славятина дружина ударила с разгону на растянувшуюся и увязшую переяславскую конницу.

Так и привелось встретиться в прямом бою былым соратникам по оружию.

Каждый человек, оторвавшись от привычного уклада жизни, старается искать кого-то, кто будет ему близок, кто его поймёт. Потому и стремимся мы в тяжёлые мгновения к родным и друзьям. Так и Заруба, уйдя из в прошлом году Менска, пустился искать своих — тех, кого знал, тех, с кем вместе воевал когда-то.

И нашёл.

В Переяславле, при дворе Всеволода Ярославича.

И первым, кого встретил в Переяславле Заруба, был Вышата Остромирич, беглый новогородский боярин, снова возродивший в своём роду обычай служить князьям, а не земле. Первым после прадеда Добрыни, славного пестуна Владимира Святославича.

— Ха-ха-ха! — загоготал громогласно Вышата, завидев въезжающих на княжий двор Зарубу и его кметей и неложно им радуясь. — Да кто пожаловал-то! Заруба!

— Заруба, Заруба, — пробормотал гридень, на миг вдруг остро пожалев, что не остался в кривской земле. Теперь насмешек не оберёшься.

Но насмешек не было. Всеволод-князь был только рад, что его дружина приросла бывалыми кметями — на степной меже каждый воин на вес золота, лета не проходило, чтобы не скрестить меча со степняками. А летом Заруба и его люди показали князю, что кое-чего стоят в степной войне…

В поход на кривскую землю Заруба собрался без особых волнений — князь сказал надо, стало быть, надо, и не их, гридней и кметей, дело, обсуждать князевы приказы.

И только на очередном привале, когда, греясь у костра, кто-то из кметей помянул какую-то любимую шутку Славяты, гридня вдруг словно огнём пробрало.

Да что же это такое?! Ты что творишь, Зарубе? Тебе ведь сегодня придёт со Славятой и его людьми оружие скрестить!

И помрачнел гридень, потупился, глядя в неяркое по-зимнему пламя костра, и шёл мрачным весь поход.

Всеволожа дружина шла в наступ с левого крыла, и скакал средь переяславских кметей сквозь густой снегопад Заруба. Скакал и молился в душе — не дай, господи, не дай! Не попусти, господи!

Господь попустил.

Когда раздвинулись заснеженные и окуржавелые ветки чапыжника, пропуская Славятичей, понял Заруба, что не сможет.

Не поднять ему меча на своих былых товарищей по оружию.

Забрал повод влево, откатился к густому кустарнику, а мимо него, взрывая густые снеговые волны, сметая с пути всё живое, лязгая удилами и стременами, пронеслась конница.

Шальная стрела ужалила в бок коня Зарубы, гридень откатился под нависающие над сугробом ветки и замер, оцепенело глядя, как бьётся, окрашивая пухлый снег алой кровью, конь. Смотрел так, словно ничего важнее не было.

Услышал скрип снега под копытами, необычно хорошо слышный сквозь звон, грохот и стон боя, и поднял голову.

Мальга всё ещё неважно держался в седле.

И неудивительно — два десятка лет он прожил в Империи, из них десять — в Херсонесе, и пять — прослужил в акритах. Хорошей конницы в Климатах не было никогда, была всего одна дозорная сотня, и чтобы попасть в неё, надо было принадлежать к числу местных динатов. И только попав в дружину Славяты, беглый акрит впервой сел на коня.

На Черехе Мальга дрался в пешем строю, что было привычнее, и только тут, у Немиги для чего-то напросился в конный полк. Должно быть, понадеялся, что его искусство верховой езды возросло.

Зря надеялся.

Как только полк вылетел из чапыжника, рассыпаясь по полю, как гнедой вдруг выказал норов — пошёл боком, взбрыкивая, и когда Мальга его усмирил, товарищи его усвистали уже далеко, надо было нагонять.

И тут на глаза ему попалась метнувшийся в сторону всадник. Конь под беглецом вдруг споткнулся и повалился в сугроб, и Мальга радостно наддал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});