Зверь - Альфред Ван Вогт

Прошла неделя с небольшим, и опять на исходе дня взбирающаяся на холм лошадь вскарабкалась на выступающий двигатель. Ее седок начал спускаться на землю удивительным образом. Одной рукой он взялся за луку седла и приподнялся над лошадью. Небрежно, без напряжения он перенес левую ногу, на мгновение замер в воздухе и спрыгнул на землю. Ощущение исходящей от него силы подчеркивалось явным автоматизмом движений. Все это время его внимание было приковано к штуковине под ногами.

Его худое лицо исказилось, когда он принялся рассматривать машину. Он посмотрел по сторонам, его глаза сощурились. Потом до него дошел смысл собственных мыслей и он сардонически улыбнулся. Под конец осмотра он пожал плечами. Маловероятно, что его кто-нибудь видел. До Кресцентвилла было больше мили, а большой окруженный деревьями белый дом на расстоянии трети мили к северо-востоку казался пустым.

Он был наедине с лошадью и машиной. Спустя мгновение в сумрачном воздухе раздался его окрашенный холодной иронией голос:

— Вот и работенка для нас, Денди. Этот кусок лома позволит закупить для тебя кое-что покушать. Когда стемнеет, мы оттащим его к старьевщику. Таким образом она ничего не узнает, а мы сохраним какие-то остатки гордости.

Он замолчал. Невольно повернувшись, он бросил взгляд на похожее на сад поместье, тянувшееся почти на милю между ним и городом. Белая изгородь, очертания которой терялись в вечерних сумерках, огромной цепью охватила зеленый массив деревьев и пастбища. Местами она исчезала в кустарниках и оврагах, пропадая окончательно на севере, за величественным белым домом.

— Каким же я был идиотом, околачиваясь в Кресцентвилле и ожидая ее, — произнес мужчина вполголоса.

Он повернулся и уставился на двигатель.

— Надо бы прикинуть вес этой штуки, — пробормотал он. И добавил: — Любопытно, что же все-таки это такое.

Он забрался на вершину холма и опять спустился вниз, неся сухую ветку около четырех футов длиной и трех дюймов в диаметре. Он начал выковыривать двигатель из земли, но делал это очень неуклюже, поскольку пользовался только левой рукой. Поэтому когда он обнаружил забитое грязью отверстие в центре, то ткнул в него веткой, чтобы получить лучший рычаг.

Его вопль удивления и боли глухим эхом разнесся в вечернем воздухе.

Потому что деревяшка дернулась. Подобно закрученному нарезным стволом ружья заряду, она повернулась у него в руке, разламываясь на куски и обжигая как огонь. Его оторвало от земли, приподняло и отшвырнуло на двадцать футов вниз по склону. Стоная и покачиваясь, прижимая к телу разбитую руку, он встал на ноги.

Звук замер на его губах, как только его глаза остановились на вращающейся штуке, которая еще секунду назад была веткой мертвого дерева. Он внимательно смотрел на нее. Потом, все еще дрожа, забрался на черную лошадь. Оберегая окровавленную руку и жмурясь от боли, он послал животное вниз по склону, по направлению к ведущей к городу дороге.

Одолженные у фермера сани для перевозки камней и упряжь для Денди, веревка и полиспаст, немеющая от боли перебинтованная рука, путь сквозь темень с грохочущей на санях штуковиной — в течение трех часов Пендрейк ощущал себя персонажем кошмара.

И вот двигатель здесь, на полу его конюшни, и можно не бояться, что его кто-нибудь найдет, разве что услышит звук, исходящий от застрявшего в силовом поле куска дерева. Теперь казалось странным, как сработал его мозг. Решение тайно переправить двигатель в собственный дом было подобно выбору жизни вместо смерти, подобно быстрому подбору стодолларовой купюры, лежащей на пустынной улице. Оно пришло автоматически, без малейшего привлечения логики и выглядело таким же естественным, как жизнь.

Тусклый желтый свет фонаря падал на то, что когда-то было частным гаражом и мастерской. В одном углу, мерцая черной шкурой, переминался Денди. Он повернул голову и блестящими глазами уставился на предмет, разделивший с ним его обитель. Дверь была закрыта, в помещении стоял густой лошадиный дух. Двигатель лежал на боку около входа. Главная неприятность заключалась в том, что дерево, застрявшее в нем, не было прямым. Оно колотило по воздуху, как карикатурный пропеллер, извлекая звук исключительно за счет силы и скорости своего вращения.

Пендрейк прикинул скорость — около четырех тысяч оборотов в минуту. Он попытался постичь принцип работы машины, которая в состоянии зажать кусок дерева и вертеть им с такой мощью. Мыслей не было. Он вглядывался в смазанные движением очертания деревяшки, и его лицо хмурилось все больше и больше. Он был просто не в состоянии уяснить происходящее. И несомненно, если в мире существовало несколько механизмов, которые могли бы захватить вращающийся предмет и потянуть его, то они явно были недоступны в этой освещенной фонарем конюшне.

Он подумал: “Где-то должен быть управляющий орган, что-нибудь для отключения питания”.

Но серо-голубоватая пончикообразная внешняя оболочке была гладкой как стекло. Даже выступающие с четырех концов фланцы, в которых имелись отверстия для крепящих болтов, казались выросшими из оболочки, как если бы они были выплавленными из одного куска металла. Складывалось впечатление, что оригинальный дизайн устройства отвергал все, противоречащее плавности переходов и монолитности.

Расстроенный Пендрейк обошел вокруг машины. Было похоже, что решение проблемы гораздо выше возможностей человека, располагающего оборудованием конюшни и одной покалеченной и перевязанной рукой.

Он кое-что заметил. Машина лежала на полу тяжело и солидно. Она не дергалась и не дрожала. Она не делала ни малейшего усилия начать спокойное противодействующее движение для компенсации момента безумно вращающейся деревяшки, торчащей из ее середины. Двигатель игнорировал закон равенства и противоположности по направлению действия и противодействия.

Пендрейка осенила новая мысль — он наклонился и ухватился за металлический корпус. В то же мгновение боль ножом пронзила его руку. Слезы брызнули из глаз. Но когда он наконец разрешил себе расслабиться, двигатель стоял вертикально на одном из четырех фланцев. И изогнутая деревяшка вращалась уже не вертикально, а почти параллельно полу.

Пульс жгучей боли в руке Пендрейка замедлился. Он вытер от слез глаза и приступил к следующему шагу задуманного им плана. Гвозди! Он вбил их в отверстия для болтов и загнул шляпки над металлом. Это было сделано для уверенности, что узкий в основании двигатель не опрокинется, если случайно толкнуть его корпус.

Затем последовал ящик для яблок. Положенный на бок, он оказался на полдюйма ниже центра большого отверстия, с противоположной стороны которого торчал обломок ветки. Две книги зафиксировали кусок дюймовой трубы около фута длиной. Ему было больно держать рукоятку небольшого молота в увечной руке, но удар он нанес ловко. Кусок трубы, посланный молотом, ударил по дереву внутри отверстия в двигателе и выбил его наружу.

Раздался треск, потрясший гараж. Спустя мгновение Пендрейк разглядел длинную рваную пробоину в потолке, которую проделала отскочившая от пола четырехфутовая ветка. Постепенно реверберирующий мозг Пендрейка пришел в соответствие с установившейся тишиной. Он сделал глубокий вдох. Еще столько предстояло сделать открытий — перед ним лежал доступный для исследования мир новой машины. Одно он понял четко: он победил двигатель.

В полночь он все еще не спал. Все время вставал, откладывал журнал в сторону и отправлялся в темную кухню коттеджа, чтобы в очередной раз посмотреть на еще более темный гараж. Но ничто не нарушало спокойствия ночи. Мародеры не нападали на мирный город. Издалека иногда доносился звук проезжающего автомобиля.

Он начал осознавать возможность психологической опасности, когда в двадцатый раз обнаружил себя на кухне прижавшимся лицом к холодному оконному стеклу. Пендрейк выругался вслух и вернулся в гостиную. Что, собственно, он пытается сделать? Он не может даже надеяться на то, чтобы сохранить у себя такой двигатель. Он должен стать новым изобретением, радикальным послевоенным открытием, попавшим на тот склон по чистой случайности и оказавшимся у глупого идиота, который не читает газет, не слушает радио и не знает, что происходит вокруг.

Где-то в доме, вспомнил он, должна быть “Нью-Йорк тайме”, которую он купил не так давно. Он обнаружил газету на журнальном столике среди других старых и нечитанных газет и журналов, которые он время от времени покупал. Газета была датирована 7-м июня 1971 года, а сегодня было 16 августа. Не такой уж большой срок.

Только вот год был не 1971-й, а 1972-й.

С криком Пендрейк вскочил на ноги, но потом медленно опустился обратно в кресло. В его воображении возникла смешная картина, событийный калейдоскоп существования человека, настолько оторванного от бега времени, что четырнадцать месяцев прошли мимо него, как четырнадцать дней. “Обленившийся, жалкий пес!” — подумал Пендрейк, использующий потерянную руку и непрощающую его женщину как повод для наплевательского отношения к жизни… С этим покончено. Совсем. Он начнет все заново…