Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого - Сюзанна Симард

лабиринта в старом лесу. Перед нами стояли вопросы: «Какую архитектуру имеет эта сеть? Помогает ли эта схема объяснить разумность природы? Как мы можем помочь взращивать молодые растения, не разрушая лес?»

Глава 12

Девять часов до работы

Я свернула, с треском поставила машину на ручник и схватила жилет. Перебежала лесовозную дорогу, едва увернувшись от грузовика, похожего на гигантского кузнечика, освещенного поздним утренним солнцем. Крик «Юху!» должен был отпугнуть медведей.

Адреналин пульсировал в ушах, я нашла именно то, что искала: склон холма от ручья до гребня, покрытый пихтами Дугласа всех возрастов. Древние гиганты достигали тридцати пяти метров, их мощные ветви каждые несколько лет сбрасывали семена на затененные грядки из хвои и гумуса. Молодняк, пробивающийся из-под этой завесы, походил на детей на школьном дворе: группы сеянцев сбегались и рассеивались под пристальными взглядами возвышающихся учителей. Со стороны дороги линия деревьев казалась такой же сложной, как очертания небоскребов на горизонте Манхэттена.

Я сползла по осыпи, замерла на скальном выступе, сделала глубокий вдох и перепрыгнула через канаву. Лес из пихты Дугласа идеально подходит для создания карты микоризной сети. Мой первый аспирант Брендан опубликовал в 2007 году магистерскую работу, показав, что почти половину кончиков корней пихт покрывает один микоризный гриб Rhizopogon (другую половину колонизируют примерно шестьдесят других видов грибов), составляя основу микоризного скелета. Rhizopogon колонизировал молодые деревья так же, как и старые, что имело решающее значение для моего стремления понять, помогает ли эта сеть молодым пихтам закрепиться под пологом старших.

Является ли сеть Rhizopogon ключом к непрерывному восстановлению леса, к способности леса омолаживаться, поддерживать себя несмотря ни на что.

Кроме того, исследователи уже секвенировали важнейшие участки ДНК Rhizopogon, научившись отличать друг от друга каждую грибную особь – генет, то есть генетический индивидуум гриба, подобный конкретному человеку, и это стало главным компонентом для создания карты отдельных грибных нитей, которые связывают деревья между собой.

Для других видов грибов в этом лесу подобной работы еще не проводилось. Получилась идеальная система, дающая представление о степени взаимосвязанности, где, как я предполагала, молодые пихты могут воспользоваться грибным огородом старых. Я промчалась по траве к шумному ручью, оттолкнулась от берега и приземлилась на противоположной стороне. «Юху!» – снова крикнула я. Мой голос поднимался над шумом воды и слабым эхом отражался от крутого склона «Юху, юху…»

Деревья у ручья росли плотно и пышно, а вот те, что находились выше по склону, были редкими и мелкими из-за более сухой почвы, поскольку вода слетала с гранитного склона, как санки. Сравнив архитектуру сети сухого верхнего древостоя и влажного нижнего леса, я могла узнать, будут ли связи наверху (там, где вода ценнее) более плотными, более масштабными, более важными для приживаемости сеянца. Возможно, выживание молодых растений там зависит от подсоединения к мицелию, напитанному водой, которую корни старых деревьев поднимают из глубоких расщелин в граните. Может быть, там, где почва пересыхает, подключение к мицелиальным сетям старейшин важнее для развития молодых растений, чем там, где почва влажная.

Двигаясь вдоль ручья, я проверяла, нет ли на гумусе медвежьих следов. На звериной тропе, шедшей вдоль кромки воды, экскрементов не было. Я высматривала, не происходит ли чего необычного, но вокруг лишь трепетали листья в темно-кровавых зарослях кизила. Я направилась вверх по гребню, где в двадцати метрах от меня стоял первый старец; сеянцы окружали его кольцом, похожим на обруч Навы. Чтобы определить возраст дерева, я достала Т-образный бурав, радуясь, что его ручка имеет яркий оранжевый цвет; листья дикой малины величиной с тарелку могли скрыть все, что упало. Я уперла инструмент на высоте плеча в борозду в толстой коре и просверлила до сердцевины, вынув керн-образец древесины, демонстрирующий поперечное сечение его полосатой внутренности.

Глядя на керн, я медленно сосчитала годы, отмечая точками каждое десятилетие. 282 года. Я взяла образцы еще у дюжины деревьев вокруг – разной высоты и обхвата; возраст варьировался от пяти лет до тех же нескольких столетий, что и у первой пихты. Пожары в этих лесах полыхали каждые несколько десятков лет. В сухое лето с массой мелкого топлива, когда веточки и хвоя старых деревьев накапливались на лесной подстилке, трава под ними увядала и высыхала, а густая поросль новых пихт начинала заглушать влаголюбивые тополя и березы. Одной искры было достаточно, чтобы сгорали целые участки леса, причем старые деревья обычно выживали, а подлесок уничтожался подчистую. Если пожар опалял подстилку в год, урожайный на шишки, то прорастала новая группа семян.

Я засунула керны в цветные трубочки, заклеила концы малярной лентой и пометила каждую, чтобы позже перепроверить возраст и измерить ежегодный радиальный прирост деревьев под микроскопом в университетской лаборатории. Затем можно будет сопоставить этот прирост в каждом году с соответствующими данными о дождях и температуре. Я провела большим пальцем по краю лопатки, проверяя остроту, проследила за толстым корнем, идущим от основания первого старого дерева до того места, где он сужался до ширины пальца, и всадила инструмент в лесную подстилку в поисках ржаво-коричневых трюфелей – чешуйчатых подземных плодовых тел гриба Rhizopogon.

Лопатка прорезала подстилку и ферментационные слои, вскрыла гумус и обнажила плотные зерна лежащих ниже минералов. Сюда опускались частицы гумуса и выветрившейся глины, а корни и микоризы добывали здесь питательные вещества.

Через полчаса, когда комары искусали лоб, а колени болели от опоры на ветки, я наткнулась на трюфель размером с шоколадное пирожное: он находился как раз между слоем гумуса и минеральным горизонтом. Соскребя органические крошки, я обнаружила бороду из черных грибных нитей, тянущуюся с одной стороны к корням старого дерева. Я проследила за пучком нитей в другом направлении: он привел меня к скоплению корневых кончиков, похожих на белые полупрозрачные соцветия кошачьей лапки. Для их очищения идеально подошла тонкая мягкая кисточка, которую я позаимствовала из набора красок Ханны. Один из кончиков корня притягивал особое внимание, и я мягко потянула за него, как за нитку, выбившуюся из шва. Чуть вздрогнул сеянец, находившийся на расстоянии ладони. Я потянула еще раз, посильнее, и сеянец, сопротивляясь, отклонился назад. Я посмотрела на старое дерево, затем на маленький росток в тени. Их связывал гриб.

Ближние ветви задрожали, через луг метнулась желтая бабочка. Ветер переменился. Я взглянула на травы, окаймляющие эту группу деревьев, по спине пробежала дрожь. Посмотрела на опушку, где задерживаются и общаются медведи, койоты и