Дитя любви - Виктория Холт

Карлотта спала в моей комнате. Ей были очень любопытны все эти приготовления, и она большую часть времени проводила на кухне, наблюдая за поварами, а когда никто не видел, незаметно окунала в горшочки пальчик, чтобы попробовать на вкус. Они баловали ее там, но я знала, Элен без ума от того, что Карлотта рядом с ней, — она даже научила ее, как вынимать косточки из изюма.

Джаспера, естественно, ее очарование не коснулось. По-моему, он считал ее отпрыском самого дьявола — ее яркие одежды и очевидную красоту он совсем не одобрял. Ей тоже не нравился Джаспер, и она этого не скрывала. Она сказала ему, что сомневается, любит ли его сам Бог, что, думаю, было для Джаспера самым большим потрясением за многие годы.

Ночью она забиралась ко мне в кровать и разговаривала. «Когда я выйду замуж, — сказала я ей, — тебе больше нельзя будет спать со мной. Я буду спать в свадебных покоях, как все остальные невесты».

Она с вниманием выслушала мой рассказ.

— А когда я выйду замуж? — поинтересовалась она.

— Ну, до этого еще далеко, — сказала я.

— А у тебя будет ребенок? — спросила она.

— Не знаю.

— Обещай!

— Обещать что?

— Что когда у тебя появится ребенок, ты все равно будешь больше любить меня!

— Я всегда буду любить тебя, Карлотта!

— Нет, больше всех, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты больше всех любила меня!

— Ну, нельзя такого обещать. Тебе придется подождать и убедиться самой.

Она задумалась и вскоре, продолжая размышлять на эту тему, заснула.

Мне подарили много подарков. Кристабель сшила несколько прелестных наволочек с изумительной вышивкой — она это хорошо умела делать. Вышитое белье я получила от Эмили Филпотс и Салли Нулленс, которые были вне себя от счастья, предвкушая появление новых детишек. Моя мать подарила мне рулон прекрасного шелка, из которого можно было сделать чудесные платья.

Один подарок привез мне домой какой-то нарочный, который не стал ждать ответа и не сказал, кто послал его. Это был плоский квадратный пакет. Буквально сгорая от любопытства, я отнесла его к себе в комнату и открыла.

Внутри находилась картина, написанная нежными красками и изображающая площадь Святого Марка в Венеции и ту лавку, где я купила себе туфли. Я сразу догадалась, кто послал ее, но даже если бы я сомневалась, то в углу стояли инициалы, при виде которых вновь ожили старые страхи, — Б. Г.

Я чуть не упала в обморок. Что бы это значило? Ясно, что это напоминание. Гранвиль говорил мне, что он все еще вхож в мою жизнь и что я еще не избавилась от него.

Картина лежала на моей кровати. Я отвернулась от нее: я не могла на нее смотреть. С каждой минутой меня все больше охватывали мрачные мысли.

Что еще он может мне сделать? Тогда я подумала, в какую ярость пришел бы Ли, если б узнал об этом. Уверена, он убил бы Бомонта Гранвиля. Один раз он это почти сделал, и за меньшую обиду.

Но Ли никогда не узнает об этом. Я подумала, видел ли кто-нибудь из нашей семьи нарочного? Мать могла бы спросить, что он привез. Можно ли мне показывать картину? «Это от одного человека, с которым мы познакомились в Венеции», — могла бы ответить я. И тогда бы ее увидел Ли, и он заметил бы эти инициалы.

Первым моим желанием было уничтожить картину, но я решила пока этого не делать. Я положила ее в ящик и закрыла сверху одеждой. Через несколько дней я избавлюсь от нее, и, если до тех пор никто не поинтересуется посыльным, значит, никто ничего не заметил.

Я постаралась успокоиться, прежде чем спуститься вниз. Мне удалось совладать с собой, но ужасная тень нависла над моим будущим.

* * *

Нарочного никто не заметил, и о том, что он привез, никаких вопросов не возникло. Несколько дней спустя я разорвала картину и сожгла ее в очаге. Как только я сделала это, то сразу почувствовала себя лучше.

«Это было сделано просто, чтобы позлить меня», — уверяла я себя, но ощущала беспокойство, оттого что Гранвиль знает о моей приближающейся свадьбе. Ли ездил в Лондон, и не было никаких причин держать свадьбу в секрете. Его знали многие, и, естественно, все интересовались, на ком он женится. Я была внучкой генерала Толуорти, хорошо известного воина, который облек себя славой на службе делу короля. Моим отцом был Карлтон Эверсли, близкий друг бывшего короля. Мы очень надеялись, что его имя не будет упоминаться в связи с восстанием Монмута, но, как я поняла, большая часть народа совершенно разочаровалась в нынешнем короле, поэтому мало кто питал к моему отцу враждебные чувства.

Как бы то ни было, на душе у меня полегчало, когда я уничтожила картину, и я попыталась выкинуть ее из головы.

Венчались мы в часовне Эверсли, но, даже когда мы вышли оттуда — моя рука в руке Ли, — я ощущала, что тайна эта, подобно камню, лежит между нами, и мне очень захотелось рассказать Ли о той страшной ночи. Но я знала, что, если я сделаю это, он не успокоится, пока не отомстит Бомонту Гранвилю, а это означает смерть кого-либо из них двоих.

Мысли о Бомонте Гранвиле постоянно терзали меня. Я любила Ли, я сгорала от страсти к нему, но все время рядом незримо присутствовал Бомонт Гранвиль. Ли чувствовал, что что-то происходит. Он никак не мог понять, в чем дело, и поэтому терзался. Вероятно, он считал, что я все еще горюю по Джоселину, но я не могла объяснить, что я люблю его, что я хочу его одного. Мне постоянно мешало, что я никак не могла забыть о той ночи в Дорчестере.

Даже несмотря на то, что у меня уже был ребенок, Ли все равно продолжал считать меня не вполне взрослой. Он был не уверен во мне и, как я догадывалась, был расстроен. Я понимала, что он места себе находить не будет, когда нам придется расстаться. Он много говорил о будущем: что очень плохо, когда муж и жена часто живут в разлуке, что неизбежно, когда муж военный, и, когда ситуация станет более стабильной, он, наверное, подаст в отставку. Мы не могли прожить всю жизнь в Эверсли-корте, так как он принадлежал Эдвину, его жене и детям, которые у них еще родятся, моим родителям и брату Карлу. Но был еще старенький Довер-хаус. Он очень был похож на Эверсли-корт, правда, чуть меньше, но с той же планировкой и построенный в те же елизаветинские времена. Ли мог выкупить его у Эверсли, и мы могли бы поселиться там. Он уже начал строить планы, как нам достроить его и как возделать землю: в его распоряжении находился хороший кусок плодородных земель.

— Я никуда не буду от тебя уезжать! — сказал он.

Я почувствовала его недоверие, и вновь мне захотелось признаться и рассказать ему о той ужасной ночи, которая навсегда изранила мою душу. Я хотела, чтобы он понял, что дело вовсе не в том, что я не люблю его, что все случившееся со мной доказало мне, что никогда и никого не смогу я полюбить так, как его. Но когда я опять подумала о возможных последствиях, я решила промолчать.