Сокровища чистого разума - Вадим Панов

– Бегите!!

– Квинс! Переход! СЕЙЧАС!!! – Капитан не слышит мудрого совета, но осознаёт происходящее и орёт в переговорную трубу: – Астролог! Уходим!

Квинс с силой давит на педаль, но…

Но всё равно опаздывает.

Потому что счёт шёл уже не на секунды, а на значительно меньшие мгновения.

Взрыв.

Первый. Очень мощный, но его никто не чувствует. То ли потому, что рундер уже трясёт, как будто он ворвался в ураган, то ли потому, что неимоверный гул голубого потока закладывает уши, то ли потому, что люди на борту поняли, что не спасутся, и встречают смерть паникой и не чувствуют ничего, кроме охватившего их ужаса.

Взрыв.

Первый проходит незамеченным. И остальные триста пятьдесят девять – тоже. Энергетический водопад разносит массивные Уловители в ударную волну, и клочья раскалённого металла, которые рвут и заставляют тлеть обшивку, прогрызают несчастный «бублик» точно посередине, избивая основу его – конструкцию. Взрывы обрушивают монтажную террасу. Голубые молнии превращаются в голубое сияние, в голубой шторм; голубые молнии скачут по корпусу рундера и через рваные дыры проникают внутрь, в коридоры, к баллонам с гелием, к машине… но главное, самое главное в том, что, разнеся Уловители, энергия продолжает течь дальше, к гигантскому Накопителю, и внутри придуманной Холем ловушки начинают вихриться безумные потоки.

– Уходите, – шепчет Алоиз. По его щеке катится слеза. – Уходите.

– Святой Хеш, – бормочет капитан, целуя серебряный медальон.

Смеётся астролог, медленно растворяясь в сиянии астринга. Правая педаль до упора в пол, «окно» распахивается по-настоящему, Пустота зовёт, Пустота почти взяла их, бестолковых и любопытных детей, но… но в этот момент взрывается Накопитель. Огромный. Мощный. Переполненный энергией.

Он хвостиком болтался под рундером, а потому его гибель видна всем. Великолепной красоты гибель в огромном голубом пятне чистой энергии.

Очень резкая, до белизны, вспышка достигает башни Трёх геологов раньше звука, поэтому наблюдатели жмурятся, закрывают лица руками и в таких позах встречают кошмарный грохот и сбивающую с ног волну. Зонтик летит вниз, Тогледо чудом не следует за ним, радиостанция опрокидывается, Вениамин успевает подхватить жену, а Холю кажется, что каменная башня наклонилась градусов на тридцать, не меньше. «Повелитель неба» и «Легавый Ке» болтаются так, словно кто-то огромный отвесил им по оплеухе, и едва не сталкиваются. На Карузо надвигается пылевой фронт, однако сейчас это неважно.

Никто не интересуется грязной волной, кроме тех, кто в неё влип, потому что все, абсолютно все – упавшие и вскочившие, ушибленные и удивлённые, зажмурившиеся от вспышки и оглохшие от взрыва, – все прилагают оставшиеся силы, чтобы увидеть изумительное, возможно, неповторимое зрелище. Чтобы увидеть, как белая вспышка взрыва разрывает рундер, как его осколки и обломки начинают разлетаться и вдруг, подчиняясь непреодолимой силе распахнувшегося «окна», взлетают вверх, в Пустоту, в созданный за мгновение до взрыва переход.

Поток исковерканного металла, пережёванной обшивки, людей и фрагментов их тел, гелия, воды, королевского уксуса, жизней – всё улетает в Пустоту, чтобы пролиться над Кардонией печальным ливнем смерти и тоски.

– Невероятно, – вновь произносит Агафрена, и вновь – искренне. Она крепко прижимается к мужу, возможно, сама того не осознавая, потому что взгляд её устремлён в небо, туда, где только что бушевало голубое. – Невероятно.

Увиденное потрясло и шокировало молодую женщину, сначала – потрясло, изумило удивительным зрелищем, а после ударило обухом по голове страшной сценой гибели огромного рундера и могучим ударом взрывной волны. Агафрена знала, что эксперимент может закончиться неудачей, но одно дело – предполагать возможность катастрофы, и совсем другое – наблюдать её собственными глазами и слышать по радио голос обречённого на смерть человека.

– Святой Игвар, как же так получилось?

– Думаю, святой Игвар сам озадачен, дорогая, – сухо отвечает Мритский. Он переворачивает кресло, помогает жене опуститься в него, оглядывается, замечает у парапета каким-то чудом уцелевшую корзинку для пикника, извлекает из неё стакан, бутылку и наливает Агафрене воды. – Выпей.

– Спасибо.

– Не за что.

Аппаратура разбита, радист в прострации, с открытым ртом сидит у стены и тупо пялится перед собой. То ли головой ударился, то ли оказался не готов к последствиям научных изысканий. Трясущийся Тогледо жадно смотрит на воду. Вениамин перехватывает взгляд и чуть заметно кивает, разрешая помощнику Холя воспользоваться бутылкой. Отмечает, что у Тогледо трясутся руки. Улыбается. В дверь стучат, глава телохранителей громко спрашивает о происходящем, на что Мритский так же громко и уверенно отвечает, что у них полный порядок, подниматься не нужно, после чего подходит к Алоизу. Такому же спокойному, как губернатор.

Алоиз стоит у парапета, поглаживает пышные усы и смотрит на второй рундер, который пока пришвартован к земле. Первый его больше не интересует.

– Что скажешь?

– Мы оба знали, что эксперимент может закончиться неудачей. – Голос инженера ровный, в нём есть разочарование, но нет грусти.

– Я не об этом, – морщится Мритский. – Ты понял, почему эксперимент не удался? Рундер погиб не зря?

Каждый шаг, даже неудачный, должен приближать к цели, к победе – эту аксиому Вениамин усвоил с детства.

– Я всё понял, – медленно кивает Холь. – Если «Исследователь-2» погибнет, то по другой причине.

– Смешно.

– Извини, не знал, что ты хочешь поплакать.

– Тоже смешно.

Несколько секунд мужчины смотрят вниз, на исковерканный ударной волной лагерь и второй рундер, потом одновременно, как по команде, поднимают головы и разглядывают всё ещё покачивающиеся крейсеры. Смотрят, обдумывают, прикидывают, после чего Вениамин криво улыбается:

– Будет сложно собрать вторую команду. Я, конечно, могу повесить двух-трёх идиотов…

– Не понадобится, – машет рукой Алоиз. – Я объявлю, что буду лично руководить экспериментом с борта «Исследователя-2», и люди пойдут.

– За тобой – пойдут, – соглашается Мритский.

Агафрена закусывает губу.

* * *

«Почему я остался, чтоб меня в алкагест окунуло? И хней спорочьей сверху присыпало по самые уши… Почему я остался?

Не знаю.

Разумеется, и потому, что чувствовал себя обязанным помочь Павлу. Нет, я не прирождённый благотворитель, чтоб вы сразу поняли, и жалости во мне столько же, сколько в любом другом нормальном человеке, но… но мужик действительно оказался в трудной ситуации, и я пожертвовал ему полгода жизни. Не могу сказать, что потерял шесть месяцев, поскольку общение с таким гением, как Гатов, само по себе стоит немало, но лучше бы нам спрятаться на более комфортной планете.