Теофил Норт - Торнтон Уайлдер

— Нет, доктор Босворт.

— Зимними вечерами я буду слушать прекрасную музыку. А вы, мистер Норт, любите музыку?

— Да, сэр.

— Ну, конечно. Вплоть до трагической гибели ее мужа она брала уроки у лучших преподавателей в Нью-Йорке и за границей. После этого несчастья она отказывается петь гостям — и у нас дома, и у миссис Венебл. Вы слышали о печальных обстоятельствах смерти мистера Теннисона?

— Я знаю только, что он покончил с собой, мистер Босворт.

— Арчер Теннисон пользовался всеобщим расположением. Он получал от жизни большое удовольствие. Но было в нем, пожалуй, что-то от чудака. Лучше не вспоминать эту злосчастную историю. — Он понизил голос и со значением добавил: — Зимними вечерами мы втроем быстро двинули бы проект нашей академии.

Шахматная партия разыгрывалась стремительно и без оглядки. Всякие тонкости с моей стороны были бы излишни. Я сделал храбрый выпад черным конем:

— Сэр, как вы думаете, миссис Теннисон окончательно рассталась с мыслями о новом замужестве?

— Ах, мистер Норт, она необыкновенная женщина. Ну, кто из молодых людей, окружающих ее здесь — да и в Нью-Йорке! — может быть ей интересен? У нас есть несколько яхтсменов; несколько молодых людей из тех, кого называют «душой общества», — скучные остроумцы и сплетники. Тетя Элен приглашала ее зимой на несколько недель к себе — она отказывается. Отказывается от приглашений в концерты и в театры. Замкнулась в себе. Живет только своим маленьким сыном, чтением и музыкой и — я счастлив сказать — самыми душевными заботами обо мне. — Он снова понизил голос: — Кроме нее… и академии у меня ничего не осталось. Свою тетю Сару она совершенно вывела из терпения, и я просто в тупике. Я был бы счастлив, если бы она вышла замуж за кого угодно, откуда бы он ни явился.

— У нее должно быть много поклонников, доктор Босворт. Она красивая и обаятельная женщина.

— Правда? — Снова понизив голос, он двинул своего белого ферзя через всю доску: — И разумеется, очень хорошо обеспечена.

— Неужели? — спросил я с удивлением.

— Отец оставил ей большое состояние, муж — тоже.

Я вздохнул:

— Но если дама никак не поощряет… что может сделать джентльмен? У меня такое впечатление, что барон Штамс питает искреннюю и глубокую симпатию к миссис Теннисон.

— О, я думал об этом. В особенности после того, как вы открыли мне глаза на его превосходные качества. Вчера он приходил к нам прощаться. Никогда в жизни я так не ошибался в человеке… и такие интересные связи! Вы знаете, что сестра его матери — английская маркиза? — Я этого не знал и покачал головой. — Это она, как говорится, «устроила» его в Итон. И подумать только — какие познания в философии и о философах. Будь он немного постарше, я бы, пожалуй, назначил его директором нашей академии. Но должен вам сказать, вчера вечером Персис даже рассердилась на меня — и была очень резка, — когда я стал отзываться о нем с большой похвалой. Я сначала не понял. Потом вспомнил, что некоторым нашим друзьям браки с иностранцами — особенно с европейскими аристократами — принесли разочарование. Очень не посчастливилось моей дочери Саре — он был милейший человек, но спал на ходу. Не думаю, что иностранец такая уж желанная партия, мистер Норт.

Сколько можно еще валять дурака! Я начал атаку ладьями и слонами и легкомысленно заметил:

— Мне бы и в голову не пришли такие препятствия, доктор Босворт. Я всего лишь висконсинский крестьянин. — Настал мой черед понизить голос: — Я уже довольно давно помолвлен, но по секрету вам скажу, что постепенно и мучительно расстраиваю помолвку! Молодому человеку надо быть предельно осмотрительным. Даже в моем кругу мужчине трудно решиться на брак с женщиной, чей муж покончил с собой в ее присутствии.

Доктор Босворт разинул рот, как загарпуненный кит:

— Персис при этом не было! Это произошло на пароходе. Он выстрелил себе в голову на верхней палубе. Я же говорил: он был с причудами. Он был чудак. Любил играть огнестрельным оружием. Нашу милую Персис никто ни в чем не укорял. — По щекам его текли слезы. — Спросите кого угодно, мистер Норт. Спросите миссис Венебл — кого угодно… какие-то сумасшедшие рассылали эти анонимные письма — гнусные письма. Они совсем убили бедную девочку.

— Трагическое положение, сэр.

— Ах, мистер Норт, вся жизнь наша — трагедия. Мне почти восемьдесят лет. Я оглядываюсь вокруг. Тридцать лет я служил моей стране — и не в безвестности. Моя семейная жизнь сложилась так, что лучшего и пожелать нельзя. А потом — одно несчастье за другим. Не буду вдаваться в подробности. Что такое жизнь? — Он взял меня за лацкан. — Что такое жизнь? Вы понимаете, почему я хочу основать академию философов? Зачем мы на земле? — Он начал вытирать глаза и щеки огромным носовым платком. — Какая глубина в этой книге Бергсона!.. Увы, время идет, а сколько еще не прочитано!

В дверь постучали.

Вошла Персис в перчатках и вуали для автомобильной прогулки.

— Дедушка, уже четверть первого. Тебе пора спать.

— Мы очень хорошо поговорили, милая Персис. Мне трудно будет заснуть.

— Мистер Норт, нет ли у вас настроения проехаться перед сном? Я могу довезти вас до дому. Ночной воздух чудесно освежает голову после трудного дня.

— Вы очень любезны, миссис Теннисон. Буду рад.

Попрощавшись с доктором Босвортом, я пошел с Персис по длинному холлу. Я уже описывал «Девять фронтонов» как «дом, где слышат стены». Из какой-то комнаты появилась миссис Босворт.

— Персис, что за катание в такой час? Пожелай мистеру Норту спокойной ночи. Он, наверное, устал. Спокойной ночи, мистер Норт.

Персис сказала:

— Спокойной ночи, тетя Салли. Садитесь, мистер Норт.

— Персис! Ты слышишь, что я сказала?

— Мне двадцать восемь лет, тетя Салли. Мистер Норт провел сорок часов в ученых разговорах с дедушкой и давно может считаться другом дома. Спокойной ночи, тетя Салли.

— Двадцать восемь лет! И никакого понятия о приличиях!

Персис запустила мотор и помахала ей рукой. Мы уехали.

Читатель, может быть, помнит по первой главе этой книги, что я страдал «комплексом Чарльза Марло», — к счастью, не в такой степени, как герой Оливера Голдсмита. Я не краснел, не запинался, не потуплял взгляда в присутствии воспитанных молодых дам, но Персис Теннисон, безусловно, воплощала в себе тот образ (лилия, лебедь), перед которым я робел. Меня мучила раздвоенность, которую считают корнем всякого комплекса: я чрезвычайно восхищался этой женщиной, и мне хотелось быть от нее подальше. Я смущался; я путался; я говорил слишком много и слишком мало.

Она ехала медленно.

— Может быть, поедем и посидим на молу около дома Бадлонгов? — спросила она.

— К концу дня я обычно так устаю, что никуда не хочется ехать. Но сплю я мало. Встаю рано и еду туда смотреть на восход солнца. Затемно. Сперва полиция думала, что я занимаюсь какими-то подозрительными делишками, и следила за мной. Со временем они поняли, что я просто чудак, и теперь мы делаем друг другу ручкой.

— А я часто катаюсь ночью, как сейчас, — и то же самое. Полиция все еще считает нужным за мной приглядывать. Но на рассвете я ни разу не выезжала. Хорошо там?

— Потрясающе.

Она повторила это слово тихо и задумчиво.

— Мистер Норт, к каким чудесам вы прибегли, что дедушка так окреп?

— Никаких чудес, мадам. Я понял: доктора Босворта что-то тяготит. Со мной тоже так бывало. Постепенно выяснилось, что у нас много общих увлечений. Увлечения воодушевляют человека, заставляют забыть о себе. Мы оба помолодели. Вот и все.

Она пробормотала:

— По-моему, все не так просто… Мы вам очень обязаны. Мы с дедушкой хотели бы сделать вам подарок. Только не знаем, чего бы вам хотелось. Может быть, вам хотелось бы иметь автомобиль? — Я не ответил. — Или экземпляр Alciphron'а, который епископ Беркли преподнес Джонатану Свифту? Он был написан в «Уайт-холле».

Я был разочарован. Я скрыл мое горькое разочарование за шумными изъявлениями благодарности и дружелюбным смехом.

— Большое спасибо вам обоим за добрые намерения. — И т. д. и т. д. — Я стараюсь по возможности обойтись без имущества. Как китаец — миской риса… как древний грек — горстью фиг и оливок. — Я сам посмеялся над этой нелепостью, но дал понять, что мой отказ решителен.

— Но какой-нибудь знак нашей благодарности?

Баловни судьбы не привыкли, чтобы им отвечали отказом.

— Миссис Теннисон, вы пригласили меня на прогулку не для того, чтобы обсуждать со мной подарки, а для важного разговора. Кажется, я знаю какого: в «Девяти фронтонах» и около него есть люди, которые хотят от меня избавиться.

— Да. Да. И к сожалению, это еще не все. Они придумывают, как вам навредить. За креслом дедушки — полка с очень редкими первоизданиями. Я подслушала план: постепенно убрать их и подменить более поздними изданиями тех же работ. За последние годы вы — единственный посетитель этого дома, который понимает их ценность. Они рассчитывают, что подозрение падет на вас.