Без Поводыря - Андрей Дай

Вслед за покровительницей меня стали сторониться и остальные фрейлины. Благо хоть Наденька Якобсон, в силу полуофициального статуса невесты, не воротила от меня нос. Но ведь и ее не спросишь прямо: а не понесла ли принцесса? Или того пуще: скажи-ка, друг мой любезный, какой срок доктор определяет? Потому как очень бы не хотелось узнать, что то до сих пор нежно лелеемое в самых закоулках памяти ночное происшествие – не более чем банальная случка с целью получения потомства. Прошу прощения за мой низкий слог, но быком-производителем даже для наследника имперского престола быть не хотелось.

Но и окольными путями, намеками и наводящими вопросами от Нади ничего вызнать не получалось. Мадемуазель Якобсон готова была обсуждать со мной что угодно, только не личную жизнь Николая с Дагмарой. В конце концов, пришла в голову мысль, что раз фрейлина не желает делиться новостями с почти чужим человеком, то почему бы ей не сделать это с официальным женихом? Тем более что близилась дата, когда ее отец Иван Давидович Якобсон должен был прибыть в Томск, и тогда все равно пришлось бы как-то обозначать свое отношение к супружеству. Так что однажды в октябре я, испытывая неожиданное волнение, улучил момент, когда остался с Надеждой наедине, и задал свой вопрос:

– Как вы знаете, Наденька, вскорости сюда приедет ваш батюшка. И я намерен просить у него вашей руки. Мне хотелось бы…

– Очень хорошо, – расцвела девушка, даже не дослушав речи, которую я сочинял весь предыдущий вечер. – После вы, Герман, быть может, все-таки откроетесь мне и соблаговолите уточнить – какими именно капиталами теперь обладаете. Я, знаете ли, изнываю от любопытства с тех самых пор, как выяснила, что большую часть ваших дел охраняет этот сущий Цербер, господин Мартинс… Ну же, сударь! Скажите хотя бы общую сумму!

Хороший вопрос! Жаль, что немного несвоевременный. Ибо мне раньше и в голову не приходило – сосчитать собственные деньги. Как-то все равно было. Сначала их постоянно не хватало, приходилось ломать голову не о том, сколько их вообще, а где бы взять. Потом, после скромной аферы с «заводскими» дорогами, и особенно – после удачной продажи изумрудов, свободных средств стало даже слишком много. Так что я, занятый совсем другими заботами, совал их куда ни попадя. Лишь бы к пользе, только бы на благо общей цели.

Короче говоря, отговорился я. Сказал, что неприлично будет хвастаться, но и преуменьшать своих заслуг перед будущей женой – тоже не могу. А потому назначил ей через пару дней, так сказать, деловое свидание в кабинете Гинтара. Сам же отправился к старому слуге тем же вечером. Ну чтобы предварительно подсчитать… Да и в действительности не хотелось выкладывать все карты на стол. Должна же быть у мужчины небольшая заначка. В пару-тройку миллионов…

Седой прибалт болел. Врачи уверяли меня, что ничего серьезного и хворь непременно пройдет, когда «погоды установятся». Что это просто влияние сырой промозглой осени на престарелый организм. Еще что-то такое в этом роде – что еще обычно говорят, когда хотят скрыть полное неведение. А мне показалось, что Гинтар попросту перегорел. Успокоился. Добился всего, к чему стремился всю жизнь. Богат, известен, уважаем. Из «эй, ты» всего за два с небольшим года превратился в «Гинтара Теодорсовича». Годы службы в доме моего отца, конечно, сказывались еще. Ко мне он так и не перестал относиться как к благодетелю и хозяину. Но я-то прекрасно понимал: всего, что теперь у старого слуги было, он добился только собственным умом и энергией.

На людях, в банке, в офисе Фонда, на своих заводах или у управляющих его доходными домами он всегда был идеально выбритым, дорого и стильно одетым и благоухающим дорогим парфюмом важным господином. Теперь же я застал его совершенно другим. Бледным, небритым, по-стариковски шаркающим ногами в растоптанных чунях и щурившимся на слишком яркий свет. Наряженным в какой-то совершенно невообразимый костюм – чуть ли не обноски Густава Васильевича Лерхе.

– Уж недолго мне, Герман, – вместо приветствия заявил он на немецком, как-то по-собачьи подобострастно заглядывая в глаза. – Может статься, новую весну уже станете встречать без меня…

– Перестань, – отмахнулся я. – У нас еще куча дел. Не вовремя ты о таких вещах думать начал.

– Ах, сударь. Кончаются мои земные дела. Другие теперь станут служить вам, как делал это я. Об одном лишь хочу просить!

– Не нравится мне твое настроение, старый друг, – перебил я седого прибалта. – Ну-ка встряхнись! Доктора уверяют, это просто осенние хвори. Это пройдет, Гинтар!

– Может, и так, – согласился тот. – Только потом я, скорее всего, боле и не решусь… Прошу вас, Герман! Выслушайте меня и поклянитесь, что не оставите своими заботами моего сына…

– Сына? Гинтар! У тебя есть сын?

– Вы его знаете. Это Повилас Раудис.

– Но как же? Ты же говорил… Племянник…

– Эльза Раудис – моя сестра… Кузина… В общем…

В общем, история была банальной. Молодой выпускник Дерптского университета на одном из семейных праздников повстречал прелестную Эльзу. Естественно, они тут же полюбили друг друга. И, опять-таки естественно, девушка уже была обручена с другим. По законам Болливуда, их застукали в самый неподходящий момент, и чтобы хоть как-то попытаться спасти ее честь, Гинтар заявил, будто бы добился ее благосклонности силой. Парня забрили в солдаты, а Эльзу – несомненно уже беременную – выдали за пастора в отдаленное селение.

Я, честно говоря, ждал чего-то более… необычного. Понимал, что сейчас, пока еще нет телевизоров с бесконечными сериалами, ни даже кинематографа, такие истории – основной сюжет слюнявых французских романов. Но о том, что героем этакой мелодрамы может стать мой Гинтар, – даже и помыслить не мог.

– И что тебе мешает… ну если и не усыновить Повиласа, так хотя бы официально объявить его своим наследником? К чему ему будут мои заботы, если ты, Гинтар, трудами своими добился того, что потомок твой никогда уже не будет нуждаться?

– Он молод, ваше сиятельство, а мир полон соблазнов. Да и сколько бы богатств, сколько бы денег и домов я ему ни оставил, уж мне ли не знать, что в вашей воле будет всего этого его лишить?! Вы ведь, Герман, как погода! Как ветер, как снег, как дождь. Вас не переждать, и от вас не укрыться навечно. С вами можно только смириться… Или пытаться стать таким же.

– Ну спасибо, старый друг, – хмыкнул я. – Обозвал дождем…

– Силы природные – высшие, божественные силы. Как можно…

– Я шучу, Гинтар… Конечно же я присмотрю за твоим мальчиком. Теперь же давай займемся счетоводством…

Видели бы вы, как больной в один миг выздоровел. Как седая, хлюпающая носом и со слезящимися выцветшими глазами развалина вдруг обратилась в матерого бизнесмена. Когда добывал из закромов толстенные книги, в которых вел записи по моим финансовым операциям, Гинтар еще шаркал пятками и сутулился. Но стоило положить гроссбухи на стол и открыть – все уже изменилось. В общем, взяли мы чистый лист бумаги с карандашом и стали составлять список моей собственности с учетом ее стоимости.

Конечно же на первом месте – Западносибирская железная дорога. Мне принадлежало всего пять процентов ее акций, но оценивались они уже сейчас в шесть с четвертью миллионов рублей. За прошедший с момента получения высочайшего дозволения год только государственными гарантиями только-только начавшая строиться дорога принесла мне двести тысяч прибыли.

Тут нужно уточнить, что всего на тот день на моих счетах в нескольких банках хранилось четыре миллиона сто двадцать пять тысяч рублей серебром. Часть, сто одиннадцать тысяч, – в английских фунтах имени Стерлинга, порядка двух сотен тысяч прусских талеров и совсем немного – тысяч четыреста – в дешевых французских франках; отец продал все же европейцам лицензии на мои «изобретения». Это к тому, что даже без подсчета остальных моих паев и долей я уже мог похвастаться десятимиллионным капиталом.

На втором месте – томский Торгово-промышленный банк, поскольку являлся счастливым обладателем трети его паев. В середине лета Гинтар созывал собрание акционеров, на котором было решено годовую прибыль владельцам вовсе не распределять, а, так сказать, присовокупить к учредительным взносам, увеличив, таким образом, уставной капитал финансового института в итоге до двух миллионов. И можно было бы сказать, что принадлежащая мне часть оценивается в шестьсот с хвостиком тысяч, только это была бы не совсем правда. Вернее – совсем не правда, потому как банку полностью принадлежал Томский железоделательный завод, который сам по себе стоил еще не менее четырех с половиной миллионов. Это если считать в совокупности с железорудными шахтами, конечно. Вот и выходит, что моя доля в ТПБ превышает два миллиона рублей.

За почетное третье место боролись сразу два предприятия – «Томскуголь» и Торговый дом братьев Гилевых. И там и там моя доля – примерно по триста тысяч. Отцовский заводик канцтоваров тоже оказался неожиданно прибыльным, но там все-таки лично мне принадлежащая часть – всего двести пятьдесят.