Последний полустанок - Владимир Немцов

— Як нема? — теребя шнур, нетерпеливо переспросил Микола. — Дуже треба.

— А кто говорит?

— Горобец говорит… Треба зараз кинчати випробування.

— Извините, товарищ Горобец. Вы из какого министерства?

— Якого министерства? С колхоза я.

— По вопросам испытаний мы можем разговаривать только с официальным представителем заказчика.

— Якого заказчика? — сердился Горобец. — Покличте мне голову.

— Директора института тоже нет, — спокойно ответил дежурный и повесил трубку.

Горобец выругался и снова с остервенением стал крутить ручку аппарата. Наконец дозвонился, назвал дежурного бюрократом и сказал, что там, наверху, людына замерзает.

Дежурный что-то пробурчал насчет холодильных установок, которыми НИИАП не ведает, потом, узнав, что Горобец звонит с Кавказа, посоветовал обратиться в горноспасательную станцию.

Разговор прервался, так как телефонная линия была передана другому району. Дежурный вообще ничего не понял. Откуда ему знать, что разговор шел об «Унионе» и о том, что там мог оказаться человек. К тому же он сердился на Медоварова, который заставил его накануне защиты диссертации дежурить и отвечать на какие-то глупые вопросы.

Кроме телефона НИИАП, Горобец не знал, куда бы еще можно было звонить. Надо скорее взять того парня, которого нашел хлопчик Юрка, и тогда уже решать, что делать дальше.

Горобец не предполагал, что «Унион» поднялся уже к верхней границе стратосферы, где жгучий холод сковывает тело, где тишина и смерть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Пожалуй, больше всего здесь рассказывается о медицине, хотя ни Набатников, ни Дерябин, ни тем более Поярков не питают к ней особого пристрастия. Почему же они так горячо обсуждают вопросы медицины и при чем тут «кресло чуткости»?

В институте у Набатникова работали и биологи, и медики, но, в отличие от НИИАП, здесь велись планомерные исследования, имеющие серьезное научное и практическое значение.

При запуске специальных ракет за пределы атмосферы ученые вели исследования роста и деления клеток, влияния космических лучей на живые организмы. Возникали также и другие практические вопросы, связанные с межпланетными путешествиями.

Борис Захарович оторвал Пояркова от каких-то расчетов и предложил посмотреть, как чувствует себя подопытная живность.

— Не боишься за своего Тимошку?

— Я бы с удовольствием его там заменил, — хмуро проговорил Поярков, спускаясь по лестнице.

— В порядке самопожертвования?

— Нет, потому что твердо уверен в абсолютной безопасности.

— Что и называется самоуверенностью.

— Не знаю. Я надеюсь не только на конструкцию, но и на вашу автоматику, уважаемый Борис Захарович. Я уже давно просил разрешения на полет. Увидите, что добьюсь своего.

Дерябин подумал, что от такой горячей головы всего можно ожидать, и сказал уклончиво:

— Тут уж врачи решают. Их особенно интересует Яшка-гипертоник. Ты знаешь, что эта несчастная обезьяна перенесла? Марк Миронович рассказывал. В детстве Яшке привили малярию, и стал Яшка маляриком. Потом у него развилась гипертония, и с той поры его так и называют — Яшка-гипертоник. Я полный профан в медицине, но врачи решили, что для чистоты эксперимента, так сказать, в самом трудном случае, в условиях перегрузки и невесомости, проверка должна производиться на Яшкином организме. Пусть пострадает ради нас, грешных.

— Но там еще есть обезьяны, — напомнил Поярков, входя вместе с Борисом Захаровичем в новую, лишь недавно организованную лабораторию.

— Вот они. Легки на помине, — подтвердил Дерябин, указывая на экран.

Цветной телевизионный экран. Две обезьяны в курточках напоминали карикатурных стиляг. На другом экране нумерованные и раскрашенные мыши.

Под экранами пульты с контрольными приборами, самописцами. Врачи и биологи изучают записи сигналов, переданные из камер четвертого сектора с животными и растениями. Наиболее интересные из них касались пребывания животного мира в ионосфере, где проверялись и перегрузка от ускорения, и падение в безвоздушном пространстве, где определялись допустимые дозы облучения ультрафиолетовыми лучами, испытывались разные защитные стекла, влияние космических лучей и незначительных, но вредных излучений при работе атомных двигателей. Камеры четвертого сектора были надежно защищены от вредных излучений топливными баками и специальными экранами.

С усмешкой и в то же время с завистью Поярков смотрел на обезьян: они прыгали, швырялись банановыми корками и вообще вели себя как в привычной земной обстановке, где задолго до сегодняшних испытаний, чтобы освоиться, жили в такой же камере, как в «Унионе». И если не считать каких-то странных падений и толчков, то жизнь на высоте в полтораста километров была не хуже земной.

Подойдя к Марку Мироновичу — главному врачу «Униона», Поярков спросил:

— Как наши пассажиры отнеслись к перегрузке?

— Стоически, — удовлетворенно ответил Марк Миронович и показал карандашом на ленту самописца. — Здесь все видно. Атомные двигатели включили в десять сорок пять. Теперь смотрите. Пульс, давление. — Он провел кончиком карандаша по стеклу. — Изменения есть, но через несколько минут все пришло в норму.

Поярков не без удовольствия подозвал Бориса Захаровича.

— Видите, ничего страшного.

— Я же насчет Яшки говорил. По нему тебе придется равняться.

Вмешался Марк Миронович:

— Не знаю, как вы предлагаете равняться? — И, пряча скупую улыбку в бородке, продолжал: — Но мне хотелось бы заметить, что Яшкин почтенный возраст и его гипертония представляют для нас серьезный интерес. Вот Яшкины показатели. — Марк Миронович повернулся к другому самописцу. — У нашего пациента весьма возбудимая натура. Прошу извинения, но в этом он походит на вас, Серафим Михайлович. Видите запись пульса? Он долго не мог прийти в норму. Пока все обстоит благополучно, но возможны рецидивы.

На экране сменялись кадры, как в кинохронике. Вот морские свинки, кролики. Яшка, подремывающий в кресле, и, наконец, Тимошка.

— Здравствуй, друг! — сказал Поярков в микрофон.

Тимошка, услышав знакомый голос, уперся лапами в стену и залился радостным лаем. Лай этот слышался из громкоговорителей, расположенных по бокам экрана, как в обычном звуковом кино. Тимошка прыгал, тычась носом в сетку своего репродуктора, будто бы за ним находился хозяин.

В соседней комнате Римма помогала Нюре устанавливать кодовые аппараты для новой серии испытаний.

— На кого цей вредюга гавкает? — спросила Римма, появляясь в дверях, и, заметив Пояркова, расплылась в улыбке. — Ах, вы здесь, Серафим Михайлович! Значит, моя помощь не требуется?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});