Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней - Этьен Годар

Либерман вскочил и — грохот выстрела! — рванулся к дальнему концу софы. Грохот еще двух выстрелов; болезненный удар швырнул его на жесткую ©тенку, боль в груди, боль во всем теле. Ухо его было прижато к стене, и он слышал, как за ней заходились в лае собаки. Коричневая деревянная дверь дрожала и содрогалась от их бросков; он старался дотянуться до блестящей стеклянной ручки. Прогрохотал еще один выстрел, ручка разлетелась вдребезги, едва только он ухватился за нее, и из маленького отверстия в тыльной стороне ладони хлынул поток крови. Он вцепился в острые осколки ручки — еще один выстрел оглушил его; собаки оглушительно выли и лаяли и, сморщившись от боли, зажмурив глаза, он повернул то, что оставалось от ручки и толкнул двери. Под нажимом его плеча и руки, когда она упала на дверь, та подалась; грозное рычание собак, выстрелы, громовая очередь. Рычание и взлаивание, щелканье пустой обоймы, шум схватки и опрокидываемой мебели, рев, рычание, вскрики. Выщёрбленная ручка выскользнула из его рук; задыхаясь, он прислонился спиной к стене и, чувствуя, что бессильно сползает вниз, открыл глаза…

Черные псы опрокинули Менгеле с раскинутыми ногами на диван и обнажив клыки, с прижатыми ушами, сторожили каждое его движение. Щекой Менгеле был прижат к подлокотнику. Перед его глазами был доберман, стоящий меж ножек опрокинутого столика, челюсти собаки сомкнулись на его кисти, и пистолет выпал из пальцев. Выкатив глаза, он перевел взгляд на другого добермана, чьи оскаленные клыки были рядом с его нижней челюстью. Тот стоял между ним и спинкой дивана, положив для надежности передние лапы ему на плечи. Еще один, готовый перехватить ему горло, стоял задними лапами на полу, расположившись между его раскинутых ног, опираясь передними на бедро Менгеле и едва не лежа у него на груди. Менгеле чуть приподнял голову над подлокотником и с дрожащими губами огляделся.

Четвертый доберман лежал на боку между софой и Либерманом, тяжело дыша и уткнувшись носом в ковер. В лужице мочи, что вытекла из него, играли отблески света.

Либерман окончательно сполз по стене и, морщась, попытался принять сидячее положение. Он медленно вытянул перед собой ноги, глядя на собак, окружавших Менгеле.

Они угрожали ему, но убивать не собирались. Кисть Менгеле оказалась свободна; пес, который держал ее в зубах, теперь, скалясь, стоял нос к носу с Менгеле.

— Убить! — скомандовал Либерман, но у него вырвался лишь шепот. Боль острой иглой пронзила ему грудь и осталась в ней.

— Убить! — крикнул он еще раз, превозмогая боль, но услышал только свой хрип.

Доберманы рычали, не двигаясь с места.

Менгеле плотно смежил глаза, закусив нижнюю губу.

— УБИТЬ! — с отчаянием еще раз приказал Либерман — боль сидела у него в груди, разрывая ее.

Доберманы продолжали рычать, все так же оставаясь на месте.

Сквозь плотно сжатые губы Менгеле издал скулящий визг.

Либерман прислонился головой к стене и закрыл глаза, тяжело дыша. Он оттянул книзу узел галстука, расстегнул воротничок рубашки. Справившись еще с одной пуговичкой под галстуком, он приложил пальцы к тому месту, где гнездилась боль, почувствовав влажность на груди; кровь пропитала всю нижнюю рубашку. Вытянув пальцы, он открыл глаза и посмотрел на измазанные кровью кончики пальцев. Пуля прошила его насквозь. Что она поразила? Левое легкое? Куда бы она ни попала, каждый вздох давался ему с болью. Переместившись чуть влево, он попытался достать платок из кармана брюк; в нижней части тела, в бедре его резанула еще более жестокая боль, он дернулся и сморщился.

Наконец он все же достал платок и, с трудом подняв руку, прижал его к ране в груди и остался в таком положении.

Поднять левую руку. Кровь заливала ее целиком, но больше всего кровоточила рваная рана на ладони. Пуля пробила кость между большим и указательным пальцами. Они онемели и он не мог пошевелить ими. Через всю ладонь тянулись две глубокие царапины.

Он хотел держать руку поднятой, чтобы уменьшить кровотечение, но не смог, и она упала. У него совсем не осталось сил. Только боль. И усталость… Дверь рядом с ним качнулась, медленно закрываясь.

Он посмотрел на Менгеле, распятого доберманами.

Менгеле не отводил от него взгляда.

Он закрыл глаза, и с каждым вздохом в груди разгорался пожар боли.

— Прочь…

Он открыл глаза и посмотрел через комнату на Менгеле, все так же лежащего на диване в окружении доберманов с оскаленными клыками.

— Прочь, — тихим утомленным голосом сказал Менгеле. Его глаза переместились от пса, что был рядом с ним, к тому, что лежал у него на груди, целясь к горлу. — Вон. Оружия больше нет. Нет оружия. Прочь. Вон. Хорошие собачки.

Иссине-черные доберманы лишь рычали, не двигаясь с места.

— Отличные собачки, — продолжал Менгеле. — Самсон? Хороший Самсон. Вон. Уходи. — Он медленно повернул голову на подлокотнике; собака, порыкивая, несколько отвела пасть. Менгеле дрожащими губами улыбнулся ей. — Майор? — спросил он. — Ты Майор? Хороший Майор, хороший Самсон. Хорошие собачки. Друзья. Оружия больше нет. — Его рука, красная от крови, ухватилась за подлокотник; другая рука покоилась на спинке дивана. Он начал медленно, все так же лежа на боку, подтягиваться кверху. — Хорошие собачки. Прочь. Вон.

Доберман в середине комнаты продолжал лежать неподвижно, черная шкура, обтягивающая ребра, больше не вздымалась. Лужица вытекшей из-под него мочи растеклась узенькими ручейками, поблескивающими на половицах.

— Хорошие собачки, красивые собачки…

Лежа на спине, Менгеле стал передвигаться в угол дивана. Доберманы, рыча, тем не менее, не меняли положения, лишь переставляя лапы на его теле по мере того, как он поднимался все выше, подальше от их клыков. — Прочь, — сказал Менгеле. — Я ваш друг. Разве я вас обижаю? Нет, нет, я люблю вас.

Либерман снова закрыл глаза, тяжело с хрипом дыша. Он полусидел в луже крови, которая вытекала из раны.

— Хороший Самсон, хороший Майор. Беппо? Зарко? Хорошие собачки. Прочь. Прочь.

Дана и Гарри, случалось, ссорились между собой. Он держал язык за зубами, когда был у них в ноябре, но, может быть, он не должен был, может, ему…

— Ты еще жив, еврейский выродок?

Он открыл глаза.

Менгеле сидел, глядя на него, прижавшись в углу дивана; одна нога была у него уже приподнята, другая стояла на полу. Он придерживался за подлокотник и спинку дивана: презрительное выражение его лица давало понять, что он уже овладел положением. Разве что рядом еще были три порыкивающих добермана.

— Плохи у тебя дела, — сказал Менгеле. — Но долго ты не протянешь. Я вижу даже отсюда. Лицо серое, как пепел. Эти собаки не проявят ко мне интереса, если я буду спокойно сидеть и разговаривать с ними. Им захочется помочиться, попить воды. — Обращаясь к собакам, он сказал по-английски: — Воды? Пить? Хотите воды? Хорошие собачки. Идите, попейте водички.

Доберманы продолжали рычать, оставаясь на местах.

— Сукины дети, — с удовольствием выругался Менгеле по-немецки. И обращаясь к Либерману. — Так что ты ничего не добился, еврейский выродок, если не считать того, что теперь тебя ждет долгая смерть вместо мгновенной, ну и разве что у меня немного поцарапана кисть. Через пятнадцать минут меня здесь не будет. И Четвертый Рейх грядет — пусть даже не немецкий, но пан-арийский. И я еще успею увидеть его и стать одним из его вождей. Можешь ли ты только представить, какое благоговейное преклонение вызовет их появление? Какой мистической властью они будут обладать? Каким трепетом будут охвачены русские и китайцы? Не говоря уж о евреях.

Телефон зазвонил.

Либерман сделал попытку оттолкнуться от стены — если бы удалось, он бы мог дотянуться до провода, свисающего со столика около дверей, но боль в бедре пронзила и обездвижила его. Он полулежал в крови. Закрыв глаза, он старался набрать в грудь воздуха.

— Отлично. Через пару минут ты умрешь. И, умирая, думай о*своих внуках, отправляющихся в газовую печь.

Телефон продолжал звонить.

Может, то Гринспан и Штерн, Звонят выяснить, почему он не звонит им. И, не получив ответа, они должны обеспокоиться и явиться сюда, не так ли? Если бы только доберманы еще придержали Менгеле…

Он открыл глаза.

Менгеле сидел, улыбаясь окружавшим его псам — спокойная, уверенная, дружелюбная улыбка. Теперь они уже больше не рычали.

Он позволил векам опуститься на глаза.

Он попытался изгнать из своих мыслей картины газовых камер, марширующих армий и вопящих толп. Он подумал, что, скорее всего, Макс, Лили и Эстер смогут и дальше руководить работой Центра. Возмездие должно прийти. И остаться в памяти.

Рычание и лай. Он открыл глаза.

— Нет, нет! — торопливо говорил Менгеле, вжимаясь спиной в угол дивана и вцепившись в подлокотник и спинку, пока доберманы, рыча, надвигались на него. — Нет, нет! Хорошие собачки! Хорошие! Нет, нет, я никуда не двигаюсь! Нет, нет! Видите, как я спокойно сижу? Хорошие собачки. Хорошие.