Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов

проекту «правительства общественного доверия»:

Так русские люди и жиды признают, что война требует сильной власти, пользующейся доверием. Но русские люди желают, чтобы сильной была власть, оставленная Царем, т. е. та власть, которой Он доверяет. Жиды-же признают, что только та власть может быть сильной, которая ими будет поставлена и которой они доверяют… Напомню тот исторический факт, что все государственные перевороты совершались при безволии правительства и при содействии свихнувшихся царедворцев (намек на «группу Кривошеина». – В. А.)[297].

В январе 1916 года министры (Хвостов, Трепов, Барк) признавали, что внутриполитическая ситуация ухудшилась и необходимо идти на более тесный контакт с Думой. Причем в случае готовности Думы к компромиссам допускался созыв бессрочной сессии[298]. Однако в итоге сессию решили все же ограничить. В глазах широких слоев авторитет Думы рос обратно пропорционально падению престижа высшей власти. В сентябре – октябре 1916 года в столице усиливается рабочее движение, растет недовольство населения продовольственной ситуацией. Начальник Петроградского губернского жандармского управления в октябре 1916 года, незадолго до открытия той сессии Государственной думы, которая была прозвана «штурмовым сигналом революции», признавал, что «грозный кризис уже назрел и неизбежно должен разрешиться в ту или иную сторону», проводил параллели с 1905 годом[299]. Таким образом, революционные настроения сложились в широких слоях общества в межсессионный период, Дума не имела прямого отношения к революционизации общества, созревавшей в условиях распространявшейся хозяйственной разрухи, на фоне «министерской чехарды», однако, справедливо считая себя выразителем народных дум, нижняя палата российского парламента считала своим долгом озвучивать царившие в массах настроения. Это было особенно важно, если учесть цензурную политику властей, при которой периодическая печать лишалась возможности критиковать власть. В результате депутаты брали на себя функции средств массовой информации, и общество жадно следило по газетам за речами, произносимыми в стенах Таврического дворца. При этом большинство депутатов, за исключением представителей социалистических фракций, негативно относились к перспективе революции.

В сентябре – октябре 1916 года в донесениях, сводках Петроградского и Московского охранных отделений отмечались ожидания кадетов, которые предполагали, что в условиях надвигающейся революции власти будут вынуждены ради собственного спасения пойти на союз с Думой. Оппозиционная риторика кадетов не означала, что они жаждут революции, наоборот, в некотором роде это было предостережение, адресованное властям в надежде на более тесное сотрудничество. Не случайно Палеолог сказал, что Милюков – не оппозиция его величеству, а оппозиция его величества. Вместе с тем в Петроградском жандармском управлении отмечалось, что среди кадетов есть и пессимисты, выражавшие «сомнения в том, чтобы правительство могло согласиться на кадетских министров и полную ломку давнишнего направления внутренней политики» и критиковавших своих товарищей за то, что «кадеты надеются на свои силы и на свое влияние в стране более, чем следует». При этом Шингарев, Александров и другие полагали, что до «революции осталось всего лишь несколько месяцев, если только таковая не вспыхнет стихийным порядком гораздо раньше». Многие современники утратили надежды на достижение компромисса между Думой и правительством. Депутат от Томской губернии кадет А. А. Дутов писал домой в октябре 1916 года:

Трудно сейчас сказать, что нас ожидает. Дума с правительством, которое сейчас у власти, работать не может. Поэтому она или добьется смены многих министров, или же ее распустят. Во всяком случае, время сейчас тревожное и что-то будет впереди – мы не знаем – но, должно быть, что-то серьезное.

Открывшаяся 1 ноября 1916 года пятая сессия в целом оправдала тревожные ожидания современников – речи депутатов звучали резче обычного, и кадеты, призывавшие в начале 1915 года не делать оппозиционных заявлений от лица партии, теперь оказались чуть ли не главными возмутителями спокойствия. Речь П. Н. Милюкова оказалась наиболее резонансной, вызвавшей в обществе различные толки и подделки в течение того времени, что власти опасались ее публиковать. Милюков в своем выступлении признавался, что обвинения, которые он вслед за иностранной и русской прессой повторил в адрес Штюрмера и Ко, основаны не на подтвержденных объективных фактах, а на «инстинктивном голосе всей страны и ее субъективной уверенности». В этом заключался пропагандистский замысел – открыто перейти на язык уличных эмоций, впустить «улицу» в стены Таврического дворца и тем самым подчеркнуть единство Думы и определенных слоев общества, показав властям, что далее игнорировать общественное мнение нельзя. При этом важно подчеркнуть, что приводившиеся Милюковым слухи об измене в верхах не передавали и десятой доли того, о чем говорили в стране; по сравнению с народным пространством политических слухов выступление Милюкова было довольно «беззубым», но не типичным для стен Таврического дворца. Пока выступление лидера кадетов не было опубликовано, помимо нападок на Штюрмера и правительство в целом слухи приписывали ему оскорбительные выпады в адрес императрицы. Повторявшийся рефреном вопрос: «Что это, глупость или измена?», распространенный в обывательской среде в предшествующий период, зазвучал с новой силой, будучи поставленным с думской кафедры.

Второго ноября газеты вышли с белыми полосами вместо обзоров первого дня заседания Думы. Колонка «Вечернего времени» «В Таврическом дворце» была заполнена лишь на треть, причем содержала располагающую к домысливанию фразу «выступления А. Ф. Керенского и П. Н. Милюкова сделали думский день ярким и значительным», после чего следовала очередная белая полоса. На следующий день белых полос стало еще больше. Третьего ноября М. Палеолог записал в дневнике:

Позавчера цензура запретила прессе публиковать или комментировать нападки Милюкова на Штюрмера. Но текст речи Милюкова пересказывался в общественных кругах, и эффект от речи оказался еще большим, поскольку каждый вносил свою лепту в преувеличении фразеологии выступления Милюкова и в добавлении к нему собственных разоблачений.

29 ноября власти все-таки позволили опубликовать оригинальный текст речи, и среди современников она вызвала некоторое разочарование своей относительной «невинностью»: «Сегодня в „Русском слове“ напечатана речь Милюкова… При всей резкости речи Милюкова нельзя, однако, найти в ней (она все-таки с пропусками) такого места, где он мог бы упоминать об императрице – о чем кричат все», – писал Л. А. Тихомиров. Слушательница московских женских курсов писала в Читу 11 ноября 1916 года:

Мне удалось прочесть речи Милюкова, Шульгина и Керенского. Право, я не нашла в них ничего такого, что давало бы повод их не выпускать. Там говорилась лишь та правда, что мы, смертные, не редко высказывали в четырех стенах.

Сложно переоценить общественное значение открытия пятой сессии. В докладе Петроградского охранного отделения говорилось, что

Дума в своем нынешнем составе еще недавно считалась левой прессой и демократическими кругами «черносотенной», «буржуазной», «собранием прихвостней Горемыкина» и пр. Заседание 1 ноября 1916 г. заставило широкие массы более доверчиво