Крепостной Пушкина 3. Война - Ираклий Берг

просто.

— Тогда к чему эти слова про ключи?

— О, здесь несколько вариантов.- снова вщял слово Степан. — Во-первых, ослепить вас отрывающимися перспективами. Вообразите — вы становитесь формальным комендантом, или как это здесь называется, города. Сил у нас нет, если только не подойдёт эскадра, о чем нам ничего неизвестно. Почёт, тем не менее, огромный, и для турок ничего не стоящий в реальности. Во-вторых, всё-таки отвести от себя обвинения в разыгравшейся трагедии. Повинную голову меч не счёт, нечто подобное. Официальная власть ни при чем, кругом виноват сошедший с ума Хозрев-паша.

— Вы склонны недооценивать формальности, ваше сиятельство. Это не только унизительно, это прямо ставит почти в вассальную зависимость от России, если все так как говорите. Сюзерен и господин тот кто защищает, испокон веков так было.

— Возможно. Но ещё это ставит нас в несколько щекотливое положение относительно прочих европейцев, особенно лучших друзей с берегов Сены и Темзы. Подозреваю, что на это расчёт тоже. Они хотят прикрыться нами как щитом. При необходимости — использовать как меч. А потом выбросить за ненадобностью словно ветошь.

— Да вы стратег, ваше сиятельство! — восхитился Безобразов. — Фемистокл. Перикл. Быть может, вы правы. Быть может, нет. Скоро узнаем. Но знаете, что самое смешное? Что цели своей хитрый осман добился. Вот мы сидим и рассуждаем как будем карать или миловать первых людей огромной, что ни говори, империи. Но оглянись, граф, что вы видите?

Степан вдруг покраснел. Он понял.

— Да-да, ваше премудрое сиятельство. Нас даже не выпустили из тюрьмы! — и вечный гусар расхохотался. Степан невольно улыбнулся.

— Я добавлю ещё кое-что, — произнёс Пушкин. — То, чего вы не заметили. Будь все так как описал Рауф, мы бы уже кормили воронов. Как минимум — гнили в кандалах. Вам не приходило в голову, что все наше злоключение имеет к пресловутому Хозреву отношение весьма условное?

— Вы хотите сказать…? — как-то сразу протрезвел Безобразов.

— Именно так, Пётр Романович. Я готов голову положить на отсечение, что всё это задумка самого Рауфа. Оттого мне и хочется сотворить с ним нечто ужасное. Не по-христиански.

Степан задумался. С этой стороны он ещё не смотрел.

Внезапно до слуха наших друзей донесся громкий и слитный звук, который трудно было спутать с каким бы то ни было.

— Что это? — машинально спросил Степан, сам прекрасно зная ответ.

— Это? Это пушки, ваше сиятельство.

— Пушки.

— Они самые. Чему я несказанно рад, господа. Хороший такой залп, слитный. Скорее всего, флотские.

— Вы уверены?

— Вполне. Кто ещё может так жахнуть? Мы, то есть войска сухопутные, стреляем иначе. И это хорошо! А то надоело всё. Говорим, говорим, голова болит. Коли, руби! Это по-нашему. Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс! Другое дело.

— Да с чего вы взяли, Пётр, что это наши, а не турки между собой?

— Ни с чего не взял, ваше сиятельство. Предчувствие, если хотите. Засиделись мы, пришло время действия. Вот и прсмотрим кому город достанется, а кому ключи… в одно место. Мне тоже Рауф не нравится. Посему — я отдыхать, чего и вам советую. Утро вечера мудренее.

Закончив таким неожиданным образом свою мысль, Безобразов демонстративно потянулся, допил одним духом вино и отправился спать.

Глава 25

Письмо.

"Гостеприимство турок общеизвестно, потому беспристрастный наблюдатель не смог бы найти ничего удивительного в том, что встречать русскую эскадру высыпал буквально весь город. Замечу — с нашей, то есть европейской части. Со стороны противоположной тоже встречали, но иначе.

Командующий, вице-адмирал Лазарев, показал себя превосходным дипломатом, открыв огонь без колебаний, чем сразу заслужил уважение местных жителей. Артиллерийская стрельба — замечательное средство коммуникации цивилизаций. Вы безусловно знаете, отец, легенду о задаче Гордиевого узла, так вот — с тех пор ничего толком не изменилось. Стоило нашим доблестным морякам шарахнуть по скоплениям мятежников на азиатской части Босфора (особо пылкие подошли к самой воле, потрясая ятаганами и прочим железом, надеясь, вероятно, изрубить наш флот в щепки), как дело пошло на лад. Пишу все это с чужих слов, к сожалению, поскольку сами мы пропустили веселье по причине хотя и уважительной, но весьма скучной.

Итак — мы вырвались на волю. Но обо всём по порядку.

Как вам должно быть известно, наше заключение под стражу, возмутительное само по себе, оказалось не самым плохим вариантом. Прочие были умерщвлены варварским образом.

Сказать правду, возвращение вышло безрадостным. Сам район Пера почти не пострадал, по сути только наше посольство лежало в руинах в окружении прекрасно себя чувствующих соседей. Выглядело унизительно. Во мне проснулся англофоб (не спрашивайте почему). Так или иначе, но мы остались без дома, а предложение достойнейшего Рауфа-паши занять один из его дворцов не вызвало энтузиазма.

— Мы только что покинули один из ваших дворцов, — не отказал себе в колкости Александр Сергеевич, — не можем так откровенно злоупотреблять вашим радушием.

Рауф-паша слащаво улыбался как родным, которых не видел много лет, и со всем соглашался. Желания гяуров — закон! Не всегда, к сожалению.

Сам я оказался в положении двусмысленном. Пушкин, как и Безобразов, разобрались наконец в хитросплетении текущей политики, после чего задали (или, лучше сказать, уточнили) мне вопросы. Пушкин — молча, одними глазами, а вот Пётр Романович не удержал дружеской длани, от чего у меня целый день после в ухе звенело.

— Можете вызвать на дуэль, ваше сиятельство. Всегда к вашим услугам! — с выражением глубочайшего отвращения на лице обрадовал меня наш надворный советник. Отношение моё к дуэлям двойственно, с одной стороны это глупость, с другой… Выбора, впрочем, нет. Вы понимаете, отец, честь нашего древнего рода не позволит оставить знак подобного внимания без должного ответа.

Во избежание пересудов, уточню как обстояло все на самом деле, отец, чтобы вы рассудили хладнокровно и здраво.

Рауф-паша, тогда уже не Великий и не визирь, организовал нашу с ним