Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Кагарлицкий Юлий Иосифович

Но что было ужаснее всего, Уэллс опять не удержался и заговорил о своих любовных делах. В книге появляется, хотя и под другим именем, Эмбер Ривс. Но ведь теперь всем было ясно, что Уэллсу начисто заказана эта тема. Последнее Макмиллан и сообщил Уэллсу. Тот согласился на некоторые переделки. Однако сэр Фредерик все же решил пристроить книгу в какое-нибудь другое издательство. Он прощупал почву у Чепмена и Холла, но те сразу же отказались. Фирма, прославившаяся когда-то изданием «Пиквикского клуба», могла позволить себе роскошь не заводить отношений со столько раз обруганным в печати писателем. Макмиллан обратился к Уильяму Хейнману. Тот выказал некоторую заинтересованность, но его всполошила именно политическая часть книги. Ну и, само собой разумеется, он не хуже других знал, как на самом деле зовут изображенную в романе любовницу главного героя. Хорошенько все обдумав, и он отказался. Издателей не следует винить в излишней осторожности. Конечно, они знали, что Англия – классическая страна свободы печати, но, на беду, помнили еще и то, что в 80-е годы лондонский издатель Эрнст Визителли угодил в тюрьму за публикацию романов Золя… Уэллс начал впадать в панику. Как-никак все это длилось уже несколько месяцев. В конце концов Макмиллану все-таки удалось пристроить ненужную ему книгу. Ее согласился издать Джон Лейн. Издательство это не числилось среди самых солидных, однако и на безвестность не могло пожаловаться. Напротив, издав в 90-е годы «Желтую книгу» – сборник, который критика сразу же окрестила декадентским, – оно мгновенно прославилось. Скандал ведь тоже приносит славу – скандальную. Конечно, Уэллс отнюдь не был доволен таким падением. Но он уже основательно утихомирился и, вопреки ожиданиям, не только не начал всех вокруг оскорблять, но и написал Макмиллану благодарственное письмо. Впрочем, эта публикация, кроме как в денежном отношении, для Уэллса в тот момент не имела первостатейного значения. «Новый Макиавелли» был уже к этому времени напечатан в «Инглиш ревью». Форд Медокс Форд, как дурно он в глубине души ни относился к Уэллсу, помнил, что тот помог ему организовать журнал, и исправно печатал этого автора. К тому же он сблизился с одной из любовниц Уэллса и чувствовал себя чуть ли ему не родней. Самое приятное во всем этом было, что за свою смелость ни он, ни Лейн нисколько не поплатились. Книга наделала шума. Ее называли произведением очень значительным. И впрямь – разве могут не заинтересовать современников портреты, пусть карикатурные, людей, о которых они постоянно читают в газетах? Ну, а что касается самих пострадавших, то они вели себя достойно, так что скандала не было. Конечно, некоторые рецензенты отметили недостатки книги – прежде всего то, что она не существует как единое целое и что рассказанное автором не встает перед глазами читателей. Но самим читателям книга была интересна, и она имела успех.

К сожалению, только временный. Сегодня «Новый Макиавелли» воспринимается просто как первая из литературно слабых книг Уэллса, которые пошли теперь косяком. Критика начинала приносить долгожданные плоды. С издателями Уэллс присмирел, в выборе тем образумился. Он теперь выпускал роман за романом, ни один из них не вызывал особых нареканий, и ни один из них, за исключением «Билби», никуда не годился. Он был при деле, ему шли хорошие деньги, только вот читать его становилось все скучнее. О любви он писал, но так неинтересно, что это уже мало кого трогало. Большим мастером любовных сцен он и раньше не был, теперь же разговоры между влюбленными все больше превращались в теоретические дискуссии. Чем-чем, а «заразой» его новые книги назвать было невозможно. Они не вызывали эмоционального отклика, а значит, и не представляли ни малейшей опасности для нестойких душ. Конечно, они оставались «умными книгами», но и это не шло им на пользу. Они были совершенно лишены прелести новизны. Уэллс вновь и вновь повторял все одно и то же. Он словно бы решил, что если его идеи не были сразу подхвачены, значит, их надо вколачивать в головы тупоумной публике. Как педагог он знал: повторенье – мать ученья. Забыл только, что его ученики, то бишь читатели, уже не сидят за партами… Впрочем, он, видимо, догадывался, что с ним происходит что-то неладное. Раньше казалось, с ним никому не справиться – ни людям, ни судьбе. Что бы ни случалось, творческая энергия так из него и била. Теперь он двигался вспять, писал неинтересно и все более неряшливо. Если что и выручало его, так это сила литературной инерции. Он был знаменитым писателем, и его продолжали печатать.

Пробиваясь к славе, он от романа к роману писал все лучше. Достигнув ее, работал все хуже и хуже. Скандал, разразившийся после «Анны-Вероники», не заставил его усерднее приняться за дело. Он просто выбил у него почву из-под ног. Как было со всем этим справиться? Уэллс понимал: нужна какая-то встряска. Он даже задумал кругосветное путешествие и составил его план. Предполагалось проехать на Ближний Восток, оттуда перебраться в Азию, а затем отплыть в США и, посетив Карибские острова, вернуться домой. Путешествие должно было занять около года. В ходе его он надеялся забыть и о писательских неудачах, и об Эмбер Ривс, и о провале в Фабианском обществе. Такое продолжительное путешествие ему, впрочем, не понадобилось. Оказалось достаточно поездок в Швейцарию и в Италию и еще двух, совсем коротких, – в Голландию и во Францию. Правда, не одному. Огорчения, которые Уэллс пережил в связи с «Новым Макиавелли», хоть и немного, но для него окупились, когда он получил восторженное письмо от графини фон Арним – преуспевающей писательницы, с которой был немного знаком. Писательская похвала – как это было для Уэллса важно! Ведь только что пришло письмо от Генри Джеймса, где тот камня на камне не оставлял от «Нового Макиавелли». И Уэллсу очень захотелось поближе познакомиться с автором этого письма. Элизабет фон Арним, урожденная Мэри Аннет Бошан, и в самом деле была занятной личностью. Детство она провела в Австралии, потом, когда семья переехала в Европу, познакомилась с немецким графом фон Арнимом, очень не понравившимся ее родителям, вышла, несмотря на их сопротивление, за него замуж и уехала в его разоренное имение в Померании. Там она увлеклась садоводством, начавшим приносить совершенно неожиданные плоды. О своих сельских занятиях графиня фон Арним в 1898 году написала книжку «Элизабет и ее немецкий садик», имевшую большой успех в Англии и гораздо больше ее вознаградившую, чем сам по себе немецкий садик. Своему мужу, в котором ее привлекал только титул, она родила трех дочерей и сына и наняла им в учителя сначала Эдварда Моргана Форстера – того самого Форстера, который немного погодя напишет свой антиуэллсовский рассказ «Машина останавливается» – и Хью Уолпола, тоже ставшего позже известным английским писателем. К сожалению, в Нассенхайде, где располагался ее «немецкий садик», жил еще ее муж, и это сделало ее заядлой путешественницей. От захудалого померанского графа она получила титул и больше ни в чем от него не нуждалась. Пьеса «Присцилла убегает» принесла ей такие деньги, что она и вправду могла теперь отселиться от мужа. Она построила себе красивый дом в Швейцарии и часто наведывалась в Лондон. Свое письмо Уэллсу она написала в ноябре 1910 года и в тот же месяц навестила его на Черч-Роу, 17. Перед ним предстала маленькая, прелестно сложенная женщина с немного неправильным, но полным очарованья лицом, воркующим голосом и вкрадчивой манерой. Она во всех своих проявлениях была так мила, что Джейн как-то сказала: «В ее устах даже немецкий язык кажется приятным». Литературные способности в ее семье были, видимо, прирожденными. Ее двоюродная сестра Кэтрин Мэнсфилд стала известной писательницей, хотя никакого «литературного клана» они не образовали. Напротив, Кэтрин очень не любила свою родственницу, причем именно за ее всепроникающую милоту. «Она вся от начала до конца сделанная», – говорила она. И ей верили. Она вообще славилась своей проницательностью и честностью.

Но стоило кому-либо очутиться в обществе Элизабет, и фраза эта тотчас же забывалась. Конечно, она была «вся сделанная», но сделано все было так искусно – совсем как настоящее. Даже лучше! Она не знала хороших и дурных настроений и всегда, со всеми, в каждый момент была само очарование. Уэллсу ли было не поддаться ее чарам! У него к этому времени словно инстинкт какой-то выработался: стоило около него появиться приятной женщине, как он начинал тотчас же ее добиваться. Но Элизабет была не девочка и не собиралась вешаться ему на шею: она, хоть и выглядела на редкость молодо, была ему ровесница, опыта в обращении с мужчинами у нее было предостаточно, и она заставила Уэллса сперва помучиться, поревновать и лишь после того, как он нежданно-негаданно нагрянул в ее швейцарское поместье, отступилась от своих строгих моральных правил. Джейн тотчас об этом узнала, но никак на это не реагировала: если уж такой ей достался муж, пусть около него будет графиня фон Арним. Женщина она приятная и безопасная. О последнем можно судить хотя бы по тому, с какой регулярностью, не пропуская ни дня, пишет домой Герберт и как радуется ее письмам… Эта связь продолжалась весь 1911, 1912 и начало 1913 года, и назвать ее, в отличие от других увлечений Уэллса, «романом» никак нельзя. Его чувства оставались незатронуты, ее тоже. К этому времени она была уже вдовой, но отбивать его у Джейн не собиралась, ибо, по глубокому ее убеждению, в мужья он не годился. Он требователен, капризен, да к тому же сейчас он с нею изменяет Джейн, а потом начнет с кем-то еще изменять ей. Он даже и любовником-то был далеко не идеальным: все эти ежедневные письма жене, его радость, когда он получает письма от нее, – кому это понравится? И еще: даже сейчас, когда он жил у нее в доме, она все равно чувствовала, что главное для него – работа. Ею он никогда не согласится пожертвовать. А близкой женщиной – пожалуйста, хоть завтра! Он, со своей стороны, тоже кое-что примечал. Шале «Солей» («Солнце») было с самого начала построено с мыслью о будущих любовных утехах. Между спальней хозяйки и комнатой для гостей была потайная дверь, заставленная шкафом. Шкаф легко отъезжал на колесиках, и любовники избавлялись от необходимости пробираться друг к другу через площадку. Дом Элизабет всегда был набит гостями, так что с вечера они с Гербертом желали друг другу спокойной ночи и чинно расходились по своим комнатам, после чего тут же отодвигали шкаф. Подобная предприимчивость в любовнице Уэллсу только нравилась. Но были в ней другие черты, которые устраивали его гораздо меньше. Прежде всего – ее бессмысленная и глупая ревность к Джейн. Он ни разу не распечатал письма от жены без того, чтобы она не выказала ему своего недовольства. Она взяла в привычку передразнивать Джейн. Она и его все время старалась как-то поддеть. Только что на людях она была само очарование, и вдруг откуда-то вылезало существо эгоистичное, мелковатое, злобноватое. Словом, ни о какой глубокой страсти ни с той, ни с другой стороны и речи не было. Это был эпизод в его жизни, не более того.