Лондонские оборотни - Брайан Стэблфорд

Мандорле этот ребенок нужен не как источник мудрости. Могу положить только, что она стремится использовать его мощь совсем иначе. Возможно, она верит, будто он сможет избавить ее от тяготящей ее получеловечности, сделать ее опять волчицей. А возможно, она более тщеславна и желает вернуть к жизни творцов, чтобы разрушить мир, обжитый людьми, которых она ненавидит. Она должна понимать, что Габриэль не сможет воскресить Эпоху Чудес, но она может лелеять некий замысел погубить род людской. Чего сможет Габриэль достичь в этом отношении, если научится управлять своими силами, сказать не могу. Не могу сказать, сможет ли Мандорла в чем-либо убедить его. Однако, даже если не думать о ее намерениях, ребенку было бы бесконечно безопасней со мной. По моим представлениям, Пелорус решительный противник замыслов Мандорлы, и поэтому наверняка попытается вызволить ребенка. Для нас обоих оказался бы куда вернее путь к успеху, если бы мы объединили наши усилия, и вот почему я прошу вас сказать мне, где он.

Говоря, Харкендер все больше и больше подавался вперед, и Лидиарду казалось, будто паучья тень мало-помалу выходит из своего укрытия за креслом, и гротескно вздымается над головой мага. Теперь она выглядела более угрожающей, чем раньше, и Лидиард ощутил на миг дрожь испуга, представив себе, что она в любой момент может обрести плоть, а затем спрыгнуть со стены, схватить кого-то из них и вонзить в него когти.

— Кто мать Габриэля? — Спросил Таллентайр. Голос баронета все еще звучал бесцветно, он пытался изо всех сил сделать вид, будто ничто из того, что он услышал, для него не ново, а также избежать любых намеков на то, как это на него подействовало. Только Лидиард знал, как ловко Таллентайр вводит в заблуждение своего врага. Он отлично видел, какое сложное переплетение мотивов руководило его другом. Сэр Эдвард не просто хотел услышать все, что Харкендер мог, поддавшись искушению, ему выложить. Он, видимо, хотел поупражняться в хитроумии, раз уж есть повод.

— Заурядная девка по имени Дженни Гилл, — бесстыдно сказал Харкендер. — Она недолго прожила после родов. Это неважно. Я сказал вам то, что вы хотели услышать, а теперь опять спрашиваю: где Пелорус?

— Увы, — сказал Таллентайр, — мы не знаем о нынешнем местонахождении молодого человека, которого нашли в пустыне. Он тайно покинул «Эксельсиор» незадолго до нашего прибытия в Гибралтар. Он мог утонуть, как я предположил, беседуя с его настырным братом, или может быть сейчас где-то в Англии. Мы не знаем.

Харкендер был страшно недоволен этим небрежным замечанием, и Лидиард ощутил, как в нем закипает гнев. Лидиард отлично понимал, что маг имеет право на негодование, поскольку его так дешево провели. Но Харкендер справился с собой и ограничился одним яростным взглядом.

— Скудная награда за мою честность, — заметил он.

— Таков этот мир, — насмешливо ответил Таллентаайр, — Честность часто не вознаграждается, а обман ведет к успеху. А ваши слова, даже если вы верите, что это правда, разумеется, не вся правда. Что бы вы ни начали в долине, оно не завершено, и если вы действительно преуспели в создании некоего сверхъестественного монстра, то он не единственный. Как насчет другого чудовища, повергшего в беспамятство человека, которого вы называете Пелорусом, и доведшего священника до разрыва сердца? Вы и его создали?

— Нет, — сказал Харкендер. — Не я. И не знаю, почему оно сотворено, и почему послано на землю. Зефиринус, вероятно, сказал бы вам, что это Зверь из Откровения, явившийся исполнить свою апокалиптическую роль, и не исключено, что он прав. Я не так глуп, чтобы не бояться этого нового начала, но и не так боязлив, чтобы считать само собой разумеющимся, будто оно намерено причинить мне вред. И если уж мы считаем монстров, сэр Эдвард, давайте вспомним еще об одном, сидящем рядом с вами. — И Харкендер в упор поглядел на Лидиарда, который не мог не содрогнуться под его взглядом, хотя и стыдится своего страха.

— Дэвид вполне оправился от укуса, который перенес, — резко сказал Таллентайр. — Его бред продолжался недолго.

Лидиард ни одним словом не возразил ему, но он прекрасно видел, что Харкедер, как и Пол Шепард или Пелорус до него, знает, о чем говорит. Тень-паук позади головы Харкендера, казалось, взирал на него с азартом хищника, готового к прыжку. Это испугало его, несмотря на то, что он знал, никакого паука не существует, это просто игра света. Харкендер не стал продолжать эту тему. Он сказал:

— Я бы очень хотел, чтобы вы согласились мне помочь, сэр Эдвард. Не могу поверить, что вы можете оставить Габриэля в лапах вервольфов теперь, когда знаете, кто они. Я, в конце концов, законный опекун малыша, и с радостью произнесу любую клятву в том, что намерен относиться к нему добрее, чем те, у кого он ныне.

— Это, конечно, зависит от тех или иных понятий о доброте. — произнес сэр Эдвард ледяным тоном, который ошеломил Лидиарда, — Вы должны помнить, что я знаю, как вы обращались с другими в прошлом.

Харкендер держался так же натянуто, как и во время всего визита, и его озаренное пламенем лицо внезапно исказила такая горечь, казалось, чьи-то чужие глаза выглядывают из-под изображающей его маски: жгучие, яростные и злобные.

— О, да, — сказал маг чуть слышно, почти шепотом. — Наша ссора. Я и позабыл о ней на миг. Так вы думаете, мальчик нужен мне для плотских утех? Если бы только вы знали правду, сэр Эдвард! Истинную правду. И теперь я не говорю о науке, религии, мистике или философии, но только о нас, и что мы… Но вы не хотите увидеть больше, увидеть, каков мир, в котором мы живем в действительности. Слепота вашего класса исчерпывающе все объясняет. Вы не видите того хаоса, который замаскирован вашей систематизированной физикой, не видите Англию бедных, которая существует вне вашей утопии аристократического блаженства. Вы не видите извращений души, которые скрыты вашим учтивым лицемерием. Думая, что, я чудовище, однако, вы слепы к истинной чудовищности мира, государства и личности. Благополучие делает людей слепыми, но думаю, что ваш класс поистине роскошествует в слепоте и забыл, что такое стыд.

«Вот оно, извержение вулкана» , — подумал Дэвид.

Теперь настал черед Таллентайра изумляться. И не только потому, что его ошеломила внезапная перемена в настроении Харкендера.

— Да какое к этому имеет отношение мой класс? — Отрезал он.

— К чему? — Отпарировал Харкендер с горькой иронией. — К вашему бескомпромиссному материализму больше, чем вы осознаете. К вашей облаченной в броню полностью и целиком лицемерной нравственности.

— К нам с вами, — отбил удар Таллентайр. — К взаимной неприязни, которую мы так долго питали, и которая, кажется, ничуть не угасла.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});