Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор Васильевич "gavura"

‒ Мы поедем в Африку?

‒ Да. Когда-нибудь.

* * *

Десяток порций мороженого и две бутылки шампанского, которые мы через рваные промежутки времени выпили в расположенном на берегу пляжа павильоне «Ветерок» ушли, как в песок. Нам было весело и мы хохотали по любому пустяку. Я все не мог опьянеть и находился во взвешенном состоянии, уже не трезвый, но еще не пьяный.

Никому бы не удалось сосчитать, сколько часов, суток или недель длился тот день, но неожиданно, наступил вечер. Солнце стало клониться к закату, голод и жажда победили, и мы простились с рекой. Уходить не хотелось, здесь мы были счастливы, мы были здесь, как в раю. Уходящее солнце превратило воду в реке в литое золото, а потом, – в кровь.

Отклонив мое предложение, отужинать в ресторане, Ли привела меня в «Чебуречную».

– Лучше только что снятых с огня чебуреков ничего нет и быть не может, а под пиво, это пища богов, – убежденно сказала она.

– «Let it be»[54], – словами Джона Леннона согласился я, и беспричинная тревога охватила меня, но я не придал ей значения. Сегодня ее день и любое ее желание для меня закон.

А может, ту, знаковую песню сочинил и спел не Леннон, а Пол Маккартни? Рассуждал по дороге я. Не важно, жаль, конечно, что их группа распалась. Мы их любили. Тем памятным маем, в семидесятом, мы только об этом и говорили. Они были наши кумиры, ‒ символ молодости и свободы. Наши кумиры повзрослели, не поделили места у корыта, рассорились и разбежались. В голове не укладывалось, как такое могло случиться, мы не понимали, не хотели и не способны были понять, насколько легко можно потерять дружбу.

А потом случилось то, что должно было случиться. Почему? Никогда не следует спрашивать, почему ты сделал то, что привело тебя к беде. Причина всегда одна и та же, но мало кто об этом знает, все прописано в Книге судеб. И тут во все вмешался случай. Случайность ‒ движущая сила судьбы. Самое страшное в жизни пересечение двух случайностей.

Сегодня в «Чебуречной» аншлаг, минут через десять я протиснулся к стойке. Такого скопления народа здесь давно не было, выдался жаркий день, и здесь было не просто душно, стоял тяжелый липучий банный дух. Пока я брал пиво и чебуреки, а Софа рассказывала мне об очередной хохме, случившейся с одним из здешних выпивох, Ли за одним из столов успела выпить стакан водки. Я поздно это заметил, подошел, чтобы ее увести, но усадив ее к себе за стол, ее не отпускали. Это были немые.

Злобно поглядывая на меня, они все разом стали переговариваться на своем языке жестов, а самые горячие даже «заговорили», подкрепляя свою жестикуляцию горловыми хрипами и мычанием. Ли поднялась, чтобы идти, но один из них, высокий красавец с выхоленной черной бородой, как у Педро Зурито из фильма «Человек-амфибия», взял ее на руки. Он стоял и держал ее на руках, она не сопротивлялась, а только смеялась, глядя ему в глаза.

Он поцеловал ее в шею, в засос, присосался, как вампир. Ее лицо, а глаза!.. Взгляд ее затуманился, я хорошо знал это выражение ее глаз. Он засмеялся мне в лицо и со злорадным торжеством победителя снова усадил ее за стол, на этот раз не на стул, а к себе на колени. За столом все смеялись, некоторые аж покатывались со смеху, поглядывая на нее и на меня. На шее у нее багровел большой, с фестончатыми краями кровоподтек от поцелуя.

Мне стало холодно в душном зале. Ли срывалась в штопор, целый день на солнцепеке, а теперь еще накатила водкой. Сердце тревожно забилось, и горло свело от предчувствия беды. Мне пришлось откашляться, прежде чем заговорить. Преодолев спазм в горле, я через силу овладел дыханием и протянул ей руку.

– Лидочка, нас ждут великие дела! – весело сказал я, но мой голос мне изменил, я его не узнал. – Я прошу тебя, пожалуйста, пойдем, – стараясь говорить мягко, попросил я.

– Никуда я с тобой не пойду! Не нравится тебе здесь? Чистенький какой нашелся, – и она с досадой оттолкнула мою руку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я почувствовал, что в ней появилось что-то страшно враждебное мне, что-то отталкивающе грубое, мешающее ей меня услышать, и это ужаснуло меня.

‒ Нечего мной командовать, я пойду, когда захочу. Я не твоя собственность! ‒ лицо ее неприятно изменилось, ей так не шло сварливое выражение. ‒ Ты думаешь, я принадлежу тебе? Я принадлежу себе самой и никому больше. Я остаюсь, а ты, проваливай! Пошел вон!

Вспыхнув от нежданной обиды, я стоял, словно оглушенный. Как-то разом пропали краски и звуки. Вокруг звенела тишина, в груди у меня что-то сжалось, и сколько я ни старался, не мог вдохнуть во весь вдох. Мы смотрели друг на друга, не видя друг друга. Я искал и не находил ее взгляд, и она смотрела на меня невидящими глазами с его колен. Ее лицо мне показалось пустым, так зияла передо мной когда-то пустота могилы.

Бородатый немой, нагло ухмыляясь, глядел на меня, он просунул руки ей под мышки и облапил за обе груди, а затем, поставив ее на ноги, поднялся. Как-то неторопливо, по-хозяйски отряхнул руки, и неожиданно со всей силы толкнул меня в грудь. Я чуть не упал, попятился, но устоял. Он тут же толкнул меня снова, я перехватил его руку, и отработанным приемом двумя руками резко вывернул ему кисть. Хрустнули сломанные кости запястья. Он присел и взвыл страшным нутряным воем. С муторным хряском коленом в пятак я уложил его на спину. Кровь брызнула, словно расплющил гнилой помидор. Ложись-ка в ямку, мужичок, отдохни!

Сразу несколько из их компании бросилось на меня. Одного я зацепил левой, метил в подбородок, но попал в шею. Не подготовил удар, поторопился и ударил с ходу, получился скорее толчок, но довольно сильный и мой недобиток упал спиной на соседний стол. Вся их компания месила воздух вокруг меня, я удачно уклонялся, а сзади кого-то из них уже метелили с соседнего стола, который они перевернули.

Все вокруг смешалось, и злое веселье захлестнуло меня. Я почувствовал себя легче пуха и тяжелее свинца. Для разминки, как в диком гопаке, несколько раз ударил ногой. В одного попал так, что чуть нога не оторвалась. С трудом удавалось выделять и удерживать в поле зрения немых, впрочем, все они, мешая друг другу, рвались ко мне. Одного, оттолкнул, а другого, с рычанием кинувшегося на меня, поймав за руку, протянул по ходу его движения и, сбив с ног подсечкой, как мешок с отрубями швырнул на «ёжик» из торчавших ножек перевернутых стульев.

‒ Так-то, сукины дети! ‒ в лютом запале крикнул я, не услышав себя.

В групповой драке спасает непрерывное движение, перемещение в неожиданных направлениях, это выручало не раз. Главное, не переходить в защиту и не упасть, ‒ забьют ногами. Но здесь слишком тесно, не поймешь, кто за кого и кто из них может пырнуть ножом в спину или в бок. Я вертелся, как волк среди стаи псов, растолкав окружающих, обеспечил обзор на триста шестьдесят градусов, но этим открыл себя для нападения со всех сторон. Это была моя ошибка.

Я искал, но нигде не видел Ли. Чисто рефлекторно пригнулся и над головой в стену врезался, разлетевшись на тысячи осколков неизвестно кем брошенный бокал. Дрались уже все, кто был в зале, все со всеми и каждый за себя. Один Бог был против всех. Привлеченные шумом, с улицы заглядывали случайные прохожие и тоже ввязывались в драку. Вокруг мелькают отдельные персонажи и целые конгломераты из них, залитые кровью, искаженные звериной яростью лица, вылезшие из орбит глаза, оскаленные в свирепом рычании рты.

Многие уже возятся на полу, «в партере», в лужах крови и вина. Среди завалов из стульев извиваются живые клубки человеческих тел, немыслимое переплетение рук и ног. Двое, страстно обнявшись, закружились, как будто танцевали танго, и неожиданно взлетев, обрушились на стол. Его алюминиевые ножки, легко, словно из пластилина, разогнулись под ними во все стороны, а они покатились по полу, потерявшись в куче дерущихся.

Передо мной возник рыжеволосый немой, огромной и дикий, как сама наша жизнь. Должно быть, природа наделила его силой в компенсацию за уродство. Высоко над головой он занес металлический стул. Я не успел даже сделать попытку вывести его из равновесия, как он с зверским рычанием обрушил стул на меня. Не метнись я в сторону, этот стул ни то что, развалил бы мне голову, а вбил бы меня в землю по маковку. Меня умиляет подобная пещерная ненависть к совершенно незнакомому человеку, ничем ему не досадившему.