Третий ангел - Виктор Григорьевич Смирнов

прикончили рогатинами. Толпа разразилась восхищенными воплями.

— Сапсан! — упавшим голосом позвал царь.

Пошатываясь, громадный пёс подошёл к царю, лёг под ноги. Потрепав пса меж ушей, царь огорчённо покачал головой. Через разодранный бок было видно как работают розовые лёгкие. Царь обвёл толпу суженными зрачками, зло бормотнул:

— Какого пса сгубил! Ужо я вас...

Второй медведь был крупнее и смелее первого. Он вышел из клетки с намерением драться. Сдавленно рыча, обвёл маленькими красными глазками пёструю толпу за рвом, втянул ноздрями влажный осенний воздух. Куцым галопом, тяжело переваливаясь, побежал в сторону леса. Дорогу ему преградил приземистый охотник с рогатиной. Подзадоривая зверя, легонько ткнул его двойным остриём. Медведь обиженно охнул, поднялся на дыбы, и тут все увидели какой он огромный. Охотник поспешно упёр рогатину в землю, рассчитывая, что медведь сам на неё напорется, но зверь первым ударом лапы сбил рогатину, а вторым своротил человеку голову.

День оказался неудачен для охотников. Погибло шестеро, десятерых медведи искалечили так, что на них было страшно смотреть. Последним на поединок вышел Суббота Осётр, поразивший всех чудесами храбрости. Он бесстрашно дразнил громадного зверя, ловко уворачивался, забегал сзади и тыкал рогатиной в зад, заставляя медведя смешно ухать от боли. Наконец, Суббота подошёл к медведю вплотную и ударом рогатины в самое сердце убил его наповал. Толпа приветствовала победителя восхищенным рёвом. Царь высыпал ему в шапку пригоршню золотых. Никто не догадывался, что зверь был наполовину ручной. Суббота загодя готовил его для себя, приручал, кормил из рук.

Даря Субботу, царь что-то шепнул ему на ухо. Тот осклабился и побежал выпускать из клеток трёх уцелевших медведей. Оказавшись на свободе, матёрая медведица и два молодых самца в несколько прыжков преодолели глубокий ров и оказались в людской толпе. Народ кинулся врассыпную. Медведи погнались за убегающими, свирепея от крови, стали драть и ломать людей и, наконец, кинулись удирать в сторону синеющего вдалеке леса, оставив на поляне с десяток убитых и с полсотни покалеченных.

Царь хохотал от души. Сапсан был отмщён.

После медвежьей потехи началась кулачная. Лучшие бойцы сходились и расходились, поражая друг друга размашистыми тяжёлыми ударами в грудь, в бока, и в живот. Нескольких унесли на руках, двоих убили насмерть. Победителей царь дарил золотом и платьем. Одного бойца, у которого нашли в рукавице свинец, царь приказал казнить за нечестность.

Летуна Суббота приберёг на самый край. Испросив разрешения у царя, взял большой белый плат и кому-то помахал. Проследив за ним, толпа узрела в проёме высокой колокольни на окраине Слободы маленькую человеческую фигурку. Увидав взмах платка, человечек засуетился. Сквозь перила колокольни выдвинулась длинная доска. Летун перелез через перила и осторожно пошёл по доске, и все увидели, что к его рукам привязаны поблескивающие на осеннем солнце лёгкие крылья, делавшими его похожим на стрекозу.

Затаив дыхание, толпа следила за тем, как человек-стрекоза подобрался к самому краю доски. Подогнув ноги, он помедлил и вдруг спрыгнул в зияющую под ним пустоту. Ох! слитно отозвалась толпа. Но в тот же миг человечек отчаянно замахал крыльями и падение прекратилось. Летун точно завис на землёй. Порыв холодного ветра подхватил его как падающий лист и понёс прямо на поляну. Мгновение спустя летун рухнул наземь. К нему подбежали. Никита Лупатов сидел на земле, держа руками сломанную, неестественно вывернутую ногу, стонал и хихикал, мотая головой, всё ещё переживая краткий миг полёта.

Царь в затруднении оглянулся на своего духовника. Евстафий, дотоле благодушно взиравший на кровавые забавы, осуждающе покачал головой:

— Человек не птица, государь. Крыльев ему не дано имать... А ежели приставил к себе крылья деревянные, значит противу естества творит. То не Божье дело, а от нечистого!

Царь поискал глазами Малюту. Веско молвил:

— За сие дружество с нечистою силою отрубить выдумщику голову. Тело окаянного пса бросить свиньям на съедение. А выдумку диавольскую после божественной литургии огнём сжечь.

4.

Через два дня одна свадьба перетекла в другую. Царь женил наследника. Огромные толпы народа встречали молодых после венчания в Успенском соборе и провожали до Грановитой палаты. Стройный красавец Иван и румяная кареглазая Домна вызывали вздохи восхищения. Царь темнел лицом, ревнуя сына, тяжёлым неотступным взглядом жёг пышущую здоровьем, ослепительно красивую невестку, терзаясь тем, что выбрал не её, а Марфу. Когда невесту раскрыли и молодых повели в опочивальню, Домна поймала на себе ненавидящий и вожделеющий взгляд свёкра и прочла в нём приговор своему недолгому счастью.

...Свадебные торжества длились уже вторую недели, а в дальней комнате дворца с наглухо запертыми окнами умирала царица Марфа. Все знали, что она умрёт и ещё вчера раболепствующие женщины царицына двора не удосуживались сделать для неё самое необходимое. Есть она не могла, каталась от режущих болей, издавая слабые стоны.

В то раннее утро Марфа лежала одна, всеми оставленная. Боль отступила, по телу разлилась истома словно перед глубоким сном. Марфа знала, что стоит ей смежить глаза и погрузиться в забытье, и она уже никогда не вернётся в эту жизнь. Вконец измученная страшными болями она больше не желала бороться, но отчего-то мешкала, отдаляя уход. Ей хотелось напоследок ещё раз вспомнить самое светлое из своей коротенькой шестнадцатилетней жизни.

И вот опустился над ней синий вечер накануне их внезапной разлуки, когда она и Роман кинулись друг к другу в потаённом углу старого сада, и она, уже обеспамятев от любви и печали, в последний миг зачем-то расцепила его руки у себя за спиной, а он, такой сильный и своевольный, тут вдруг послушно покорился ей. И зачем он покорился? Зачем лишили они себя острого и неизбывного мига счастья, которого она так и не узнает никогда...

Тихо скрипнула дверь, и Роман вошёл в опочивальню. Марфа даже не удивилась, она знала, что он жив и она снова увидит его. Он наклонился к ней, легко поднял сильными руками и понёс, баюкая как ребёнка, в глухой яблоневый сад за отцовским домом, туда где медвяно пахли опадыши «чулановки» и гудели шмели. Летний ветерок овевал их разгорячённые тела, а сверху в прогалины между кронами старых яблонь любовалось ими всепрощающее ласковое солнце...

5.

Розыск об отравлении царской невесты был начат ещё при жизни Марфы. Свихнувшаяся от горя Аграфена Собакина сама выдала себя. Узнав о болезни дочери, она кинулась в Замоскворечье и, найдя ведунью, вцепилась в неё ногтями, блажа на всю слободу. Вскоре их обеих уже допрашивал Малюта. С царёвой тёщей