Птица малая - Мэри Дориа Расселл

Джулиани. – На мой взгляд, это удивительно.

– Новизна не пугает руна. И мы явно не представляли для них никакой опасности. Очевидно, они посчитали, что, кем бы мы ни были на самом деле, явились к ним, чтобы торговать. И на этом основании включили нас в свое представление о мире.

– И сколько же лет было этому ребенку, этой Аскаме, в момент контакта, по вашему мнению? – спросил Фелькер, вновь повернув разговор к девочке. Сандос не вздрогнул, не напрягся, отметил про себя Джулиани. Голос его остался прежним, каким был во время всего слушания, ровным и бесстрастным.

– Доктор Эдвардс сначала предположила, что Аскаме было примерно семь или восемь лет по земным меркам. Впоследствии мы решили, что ей было около пяти. Межвидовое сравнение – вещь сложная, однако, согласно нашему впечатлению, руна взрослеют быстрее.

Фелькер зафиксировал этот факт, и Джулиани проговорил:

– А мне казалось, что интеллект обратно пропорционален скорости взросления.

– Да. Отец Робишо и доктор Эдвардс обсуждали этот вопрос. По-моему, они не нащупали строгой корреляции ни внутри обоих видов, ни между ними. Но я нетвердо помню, что они говорили. В любом случае, обобщения подобного рода могут и не работать в других биологических системах.

– А какого вы мнения об уровне интеллекта руна? – поинтересовался Фелипе. – Можете ли вы сказать, превосходят ли они нас, или уступают, или равны в этом отношении?

Сандос впервые в это утро задумался.

– Они другие, – произнес он наконец, убрав руки со стола на колени. – Трудно сказать. – После чего умолк, пытаясь ответить на вопрос себе самому. – Впрочем, простите. Не могу ничего уверенно сказать на эту тему. Уровень интеллекта среди них варьируется в самых широких пределах. Как и среди нас.

– Доктор Сандос, – проговорил Иоганн Фелькер, – какими именно были ваши отношения с Аскамой?

– С этой несносной девицей? – переспросил Сандос.

Все рассмеялись, a Фелипе Рейес подумал, что Эмилио впервые с момента его появления в Неаполе проявил нормальное чувство юмора.

Чуть улыбнувшись против собственного желания, Фелькер проговорил:

– А не могли бы вы рассказать о них подробнее?

– Она была моей учительницей и ученицей, а также невольной сотрудницей в моих исследованиях. Отважной и смышленой. Настойчивой, безжалостной и той еще занудой. Она бесила меня. Я беспредельно любил ее.

– А ребенок этот, это дитя, вас любило? – спросил Фелькер, нарушая молчание, воцарившее после последних слов Сандоса. В конце концов, именно он, и никто другой, признался в убийстве Аскамы.

Джон Кандотти затаил дыхание.

– Еще один трудный вопрос, в стиле «насколько разумны руна», – нейтральным тоном проговорил Сандос. – Любила ли она меня? Не взрослой любовью. Во всяком случае, вначале. Она была тогда еще совсем ребенком, не забыли? Она любила фокусы. И я был для нее лучшей игрушкой, которую только можно вообразить. Ей было приятно то внимание, которое я оказывал ей, и статус приятельницы иноземца. Ей нравилось командовать мной, поправлять меня и учить правильному поведению. Марк Робишо видел в этом элемент импринтинга – сама биология заставляла ее быть все время со мной, но это был и ее сознательный выбор. Она могла рассердиться на меня, обидеться, если я не реагировал на ее просьбы, причем в таком случае расстраивался и я. Но да, полагаю, что она любила меня.

– Вы назвали ее невольной сотрудницей в своих исследованиях. Что это значит? Вы принуждали ее? – спросил Фелькер.

– Нет. Я о том, что ей становилось скучно, и она тоже сердилась на меня, когда я настаивал на своем. И она тоже бесилась, – признал Сандос. – Вы осознаете разницу между полиглотом и лингвистом?

По аудитории пробежал ропот: слова были известны всем, однако никому из них не приходилось формулировать разницу между обозначаемыми ими понятиями.

– Способность в совершенстве разговаривать на языке необязательно совпадает с лингвистическим пониманием его, – пояснил Сандос, – можно ведь играть в биллиард, не обладая знанием законов Ньютона, так? Получив высшее образование в антропологической лингвистике, в своем общении с Аскамой я преследовал цель не просто научиться, так сказать, правильно просить передать мне соль за столом, но получить представление о глубинных процессах в культуре этого народа и когнитивных закономерностях.

Изменив позу в кресле, он снова переложил руки. Ему никак не удавалось найти удобной для рук позы, когда на кистях его были протезы.

– Вот, например. Однажды Аскама показала мне симпатичную такую стеклянную фляжку и произнесла при этом слово азхаваси. Сначала я подумал, что слово азхаваси примерно означает кувшин, банку или бутылку. Однако заранее ни в чем уверенным быть нельзя, и я указал на ее стенки и спросил, не это ли азхаваси. Нет, у этого имени нет. Тогда я указал на кромку, и это тоже не было азхаваси и имени не имело. Тут я указал на донце и снова спросил. Опять неправильно.

Тут Аскаме стало скучно, потому что я задаю глупые вопросы. Я тоже возмутился, так? Как мне было понять, дразнит ли она меня или я что-нибудь путаю, и азхаваси – это форма фляжки, стиль, в котором она изготовлена, или даже цена. Оказалось, что азхаваси – это замкнутое пространство, емкость. Вместимость. Способность вмещать содержимое считалась важнее физических характеристик объекта.

– Изумительно, – прокомментировал Джулиани, подразумевая не только лингвистическую концепцию. Наконец оказавшись на родной ему почве, Сандос неожиданно проявил себя как непринужденный, даже словоохотливый оратор. А кроме того, он аккуратно отвел разговор от Аскамы, как и предсказывал Фелькер. Интересно, что Фелькер среди всех присутствующих постоянно занимался предсказаниями реакции Эмилио.

Наступила пауза, пока Сандос осторожно и неторопливо смыкал облаченные в протезы пальцы на чашке с кофе и медленно подносил ее к губам. Он поставил чашку на стол слишком резко, словно бы вообще потерял контроль над пальцами, стуком нарушив тишину кабинета. Подобные небольшие движения по-прежнему давались ему с трудом. Никто не обратил на это внимания.

– Аналогичным образом у них существует слово для обозначения того пространства, которое мы назовем комнатой, но отсутствуют термины для обозначения стен, потолка или пола, – продолжил он, осторожно опуская руки на стол, стараясь не поцарапать его полированную поверхность проволоками протеза. – Обозначается функция объекта. То есть потолок, например, будет именоваться по функции защиты ограниченного помещения от дождя.

Далее у них нет никакого представления о границах, которые разделяют у нас страны. Они используют для этого слова, означающие основное богатство региона – цветок для такой-то настойки, или траву, из которой получают тот или иной краситель. Наконец я начал понимать, что у руна нет слов, обозначающих грани, которые, с нашей точки зрения, отделяют один элемент от другого. И в этом находит свое отражение структура их общества, восприятие физического мира и даже их политический статус.

Голос его начинал дрожать. Эмилио умолк на мгновение, посмотрел на Эда Бера, который кивнул и направился в угол кабинета, где провел пальцем по горлу, что заметил только Отец-генерал.

– Итак, по сути дела, подобный лингвистический анализ, – проговорил Эмилио, вновь опуская руки на колени, – может помочь нам найти схему мышления, на основе которой формируются грамматика и словарь, и связать ее с культурой говорящих на конкретном языке.

– И Аскама не понимала, почему у вас возникали трудности с усвоением таких простых концепций, – сухо отметил Фелипе Рейес.

– Именно. И я тоже бывал разочарован ее неспособностью понять, что в определенные моменты дня и ночи мне необходимо уединение. Руна – крайне общительные создания. Отец Робишо и доктор Эдвардс полагали, что структура их общества ближе к стадной, чем в обществе приматов с их свободным родством и общественными альянсами. Руна трудно было понять само желание побыть одному. Это утомляло.

Эмилио хотелось уйти. Ладони казались ему ошпаренными кипятком, становилось все труднее и труднее выбросить из памяти утренние новости. Хотелось отвлечься, забыть все личное, прочитать лекцию, однако они заседали уже три часа, и сосредоточиться удавалось только с большим трудом…

Беда с иллюзиями заключается в том, подумал Сандос, что они существуют сами по себе. Ты начинаешь осознавать их существование только после того, как их отберут у тебя. Он был у нового доктора. На обследование ушло несколько часов. Состояние кистей, сказали ему, можно улучшить только в косметическом отношении, но никак не в функциональном; нервы перерезаны слишком давно, чтобы