Повседневная жизнь Арзамаса-16 - Матюшкин Федорович

Михаил Васильевич Белкин, токарь-расточник седьмого разряда, имеющий орден Ленина за самоотверженный труд в годы войны, прибыл на «объект Зернова» в 1947 году в качестве мастера цеха на первом заводе. «Что мне в новинку показалось? Я впервые в своей жизни здесь „живого“ кандидата наук увидел, а тут ко всему, что ни научный работник, то — голова да звание». В марте 1949 года начальник объекта Павел Михайлович Зернов, назначая его уже начальником цеха, напутствовал: «Наша задача — помочь науке быстрее выйти на передовую. Твое дело — быстрее делать то, что ученые решили. Но, если что не так, подскажите, вместе додумайте, переделайте, но чтобы все было хорошо»[80]. Это отлично усвоил Михаил Васильевич, особенно когда он возглавил экспериментальный цех.

«Экспериментальный цех являлся заводом в миниатюре, — вспоминает Николай Константинович Бланкин, который стал заместителем Белкина. — Мы занимались переработкой пластмасс, обработкой сложных сплавов, основанных на вольфраме и карбиде бора, доводкой и сборкой узлов из спецматериалов, изготовлением опытных образцов и приборов, сферических деталей как больших размеров, так и диаметром три миллиметра (и в них еще необходимо было просверлить внушительное количество отверстий диаметром 0,1 миллиметра!), деталей из редкоземельных и драгоценных металлов… Вот на этом широком фронте разноплановых и ответственных работ и проявлялась незаурядная смекалка и находчивость Михаила Васильевича. Он всегда говорил, что мы призваны сюда, на объект, наукой и должны выполнять все для нее, если даже ученые изложили свою мысль „на клочке бумаги“ или объяснили „на пальцах“. Белкин от природы был наделен удивительной изобретательностью.

При создании ядерного оружия возникало много проблем. И Юлий Борисович Харитон знал, что на первом этаже здания, где находился он сам, работает Михаил Васильевич — институтский Левша. И Харитон часто приглашал его, чтобы посоветоваться. Я был свидетелем того, как высоко Юлий Борисович ценил Михаила Васильевича, его талант. Конечно, уровень рабочих на заводах ВНИИЭФ превосходил многих. Но в том-то и заключалась особенность жизни на объекте, что всегда приходилось решать „сверхзадачу“, выражаясь языком Станиславского. И это позволяло выращивать поразительные кадры. Сам М. В. Белкин гордился тем, что оказался в таком месте. „С каким народом довелось работать! Гиганты — да и только!“ Помню, после успешного испытания очередного изделия передали мы конструкторскую документацию на один из узлов на московский серийный завод. Там чертежи „крутили-вертели“, анализировали не раз — и звонок к Зернову: „Сделать невозможно“. А Зернов — распоряжение: запаковать две энные сборки! Самолетом доставили их в Москву. В кабинете у директора того завода все открыли… Директор сказал тогда нам (я тоже был послан в ту командировку): „Ну, мы положены на лопатки. Надо делать. Но вы поможете“»[81].

Многое было в новинку, впервые придумывали, впервые и делали. Например, изготовили пресс-формы на долбежном станке! На ЗИСе, где хотели разместить заказ, не смогли. Убеждали уже в министерстве представителей завода по чертежам. В общем, специалистам Арзамаса-16 частенько приходилось доказывать предприятиям, обязанным помогать объекту, что можно сделать и то, и это…

Именно в цехе Белкина и по его предложению был апробирован и освоен «глобусный» стол для сверления отверстий очень малого диаметра и в большом количестве (до 1000) на одну деталь.

Теоретики

При всем многообразии профессий, обеспечивающих деятельность объекта как единого целого, я бы выделил некоторые не столько профессиональные, сколько социально-духовные категории, оказавшие мощное воздействие на жизненный уклад и культуру советского Сарова.

Начну с теоретиков. Под этим социальным слоем, который в городе также называли «научниками», я вовсе не имею в виду людей, занятых в структурных подразделениях, ведущих лишь фундаментальные исследования и расчетно-теоретические работы. Это, скорее, тип мышления и социальный статус. Исходя из этого, теоретики были практически во всех подразделениях, носивших совсем не теоретическое название. Их влияние, не всегда явно осознаваемое другими, трудно переоценить в создании атмосферы города, формирования эстетики и профессиональной этики, вкуса. Они задавали высоту планки культуры. К этой категории я отношу не только ученых-экспериментаторов, математиков, но также организаторов науки, или, выражаясь сегодняшним языком, менеджеров. Кстати, И. Д. Софронов один из тех, кто никогда не прерывал контактов с А. Д. Сахаровым, утверждал, что Андрей Дмитриевич был великим изобретателем, но не ученым в классическом понимании этого термина. С определенного периода организационные функции преобладали в деятельности Ю. Б. Харитона. Тем не менее это не отменяло их принадлежности к ученым-теоретикам, ибо всегда при решении организационных и технических задач серьезный научный анализ и эксперимент предшествовали принимаемому решению.

Споры о соотношении в научной деятельности организационной, теоретической и экспериментальной составляющих, как и ранее дискуссии о физиках и лириках сегодня становятся модными. Об этом не так давно рассуждал академик Велихов. В своем выступлении он различал открытие и изобретение. По его мнению, работа И. В. Курчатова — это действительно величайшее открытие, ибо атомная энергетика — это не только настоящее человечества, но и будущее. А вот атомная бомба, принимая логику академика, — это изобретение, то есть, вероятно, не столько наука, сколько эксперимент и инженерия. Лев Дмитриевич Рябев, участие и опыт которого в развитии атомной промышленности страны трудно переоценить, не согласен с такой прямолинейностью и подчеркивает очень тонкую грань между теоретической и экспериментальной работой. К тому же в пору юности объекта, когда материальная база деятельности была недостаточной, в небольших по численности теоретических секторах во главе с признанными учеными Я. Б. Зельдовичем и А. Д. Сахаровым, в основном трудились молодые с двух-четырехлетним стажем старшие и младшие научные сотрудники и люди без ученых степеней, но уже награжденные правительственными наградами, некоторые даже лауреаты Сталинской премии. Ученые они или организаторы? Также следует признать, что в ходе изобретательства были сделаны и настоящие открытия. Тем же «подпольным академиком», как его иногда называли знающие о его достижениях люди, Дмитриевым были произведены работы, за которые американский ученый Р. Пайерлс позднее получил Нобелевскую премию.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});