Сто лет - Хербьерг Вассму

Юханнес принялся за работу, довольный оказанным ему доверием. Он писал в своем блокноте все, что думает, чтобы фру Линд могла быть в курсе дела, и съездил в Кьопсвик, чтобы поговорить с Иаковом. Было решено, что Юханнес будет управлять всеми делами, пока их не сможет принять на себя Нильс.

В тот день, когда Юханнес повез фру Линд к Марен на Хундхолмен, Сара Сусанне почувствовала облегчение, словно они оплакивали мать, а не Арнольдуса.

Весна была уже не то что прежде. Она пролетела так быстро, что Сара Сусанне даже не заметила, как били часы в гостиной. Лето тоже. Время было как болезнь.

Маленькая Магда все чаще оставалась с няней Ане. По вечерам Сара Сусанне совершала долгие прогулки вдоль берега. Она чувствовала себя котлом для кипячения белья с тяжелым камнем на крышке. Котел бурлил и кипел. Давление нарастало. Иногда она сидела молча на каком-нибудь бревне или на сухом клочке земли. Губы ее были крепко сжаты. Все было заперто

Легкость света, блеск волн, запах вереска и ивы. Ветер. Все казалось насмешкой. Не имело смысла. Сара Сусанне кипела. Она сама определила себя сюда. В Хавннес. Навсегда. Теперь она думала, что ей нужно найти кого-то, с кем она могла бы поговорить до того, как она потеряет самое себя. Но никого подходящего у нее не было.

Разговоры, которые она вела с пастором, когда позировала ему, все отчетливее всплывали у нее в памяти. А может, она их придумала? Они были более живые, чем в свое время в церкви. Особенно когда она ходила по берегу или сидела за ткацким станком. Этому способствовала удаленность от людей. Повторяемость движений. Шаги. Усилие удержать равновесие, когда она шла по камням. Или равномерное, повторяющееся движение руки, держащей челнок. Краски, когда в ход шли цветные лоскутья.

Сара Сусанне начала мысленно называть пастора Фрицем. Когда он был жив, она никогда его так не звала. Она шептала его имя одними губами. Пробовала на вкус. Забыв о своем постыдном бегстве из пасторской усадьбы. Когда она вспоминала его слова, она слышала его голос.

— Ты должна записывать свои мысли, Сара Сусанне, — сказал он.

— Зачем?

— Потому что они умные и важные. Ты понимаешь не только жизнь, но и самое себя, а это дано не каждому. Кроме того, ты умеешь сказать об этом.

— Но мне не с кем разговаривать.

— Ты можешь разговаривать со мной.

— А в Хавннесе?

— Поэтому я и хочу, чтобы ты все записывала, при случае я это прочту. Мне интересно все, о чем ты думаешь.

— Почему?

— Не могу объяснить... Это необъяснимо. Но это так.

— Наверное, потому, что ты не смеешь сказать то, чего говорить нельзя.

— Именно! Вот видишь! Ты гораздо умнее и смелее, чем я.

— Нет! Этого не может быть! Можно мне задать тебе один вопрос? Почему ты уехал из Германии тогда, когда тебе все удавалось, как в сказке?

— Человек понимает, что это была сказка, только когда потеряет ее.

— Сказка — это то, что приносит радость. Помогает человеку понять, кто он. Тебе следовало заниматься живописью. Разве не она доставляла тебе радость?

— Конечно. Но меня интересовала также и жизнь. Люди. А заниматься живописью я мог в любом месте, где бы я ни находился. Есть столько всего заманчивого. Самое страшное и неизбежное — то, о чем мы говорили раньше. Ответственность перед жизнью.

— Я никогда не говорила Арнольдусу, как я люблю его, — сказала она.

— Он и так это знал.

— Может быть. А ты?

— Да. Тот последний день в церкви...

— Это правда? — прошептала она.

— Да!

Сара Сусанне легла грудью на ткацкий станок. Почувствовала под щекой неровность основы. Одна нить завилась от ее дыхания. Она шевелилась при каждом вздохе.

Пастор ее понимал.

Собственно, Саре Сусанне этого не хотелось. Это была бы слишком тяжелая ноша для них обоих. Не хотелось чтобы это имя звучало над полями и в усадьбе. Но так получилось, она была не в силах противиться обычаю называть детей именами погибших родственников. Объяснять, почему она не хочет почтить память брата. Ей нужно было залечивать столько ран. В том числе и в душе.

Мальчика назвали Арнольдусом, он родился ровно через год после Магды. Роды были легкие, молока было много, несмотря на все опасения из-за того, что беременность отняла у нее последние силы. Она чувствовала себя прозрачным стеклянным сосудом со снятым молоком. В последний месяц ей не раз казалось, что ребенок в ней умер, так тихо он себя вел. К тому же он не спешил появиться на свет. Однако чудо свершилось, и маленькому Арнольдусу мир понравился с первой минуты. Это был спокойный, милый и красивый мальчик. И потому, что, горюя во время беременности по усопшим, Сара Сусанне совсем забывала о нем, теперь, когда он уже появился на свет, она старалась проводить с ним как можно больше времени. Как тут не сказать, что совесть — источник материнского инстинкта?

То ли из-за имени, то ли из-за его характера, но мальчика любили с первой минуты, как он появился на свет. К тому же он был очень похож на своего дядю. Правда, со временем он будет тем из детей, кто окажется наименее близким Саре Сусанне. Ему была свойственна потребность открывать новое, а также сдержанное, о непреодолимое любопытство, которое не раз вызывало переполох во всей усадьбе.

И тем, кто любит заглядывать в будущее, скажу сразу, что в двадцать два года, 27 ноября 1893 года, он отправится на "Умбрии" из Ливерпуля, чтобы сойти на Эллис-Айленд в Соединенных Штатах, и уже никогда не вернется домой. Но еще до того Сандра, которая была на два года старше его, отправится на пароходе "Гекла" из Кристиании с двумя местами багажа. А вот Магду, родившуюся между Сандрой и Арнольдусом, потребность открывать новое не заведет дальше Трондхейма.

День и ночь все крутилось только вокруг детей, хотя у Сары Сусанне было две няни. Даже во сне дела не отпускали ее. Однажды ей приснилось, что дети в объятиях дяди Арнольдуса плывут по Вест-фьорду. Они были похожи на связку белесых морских животных, поднятых со дна. Мокрые, слипшиеся пряди волос, закрытые глаза, руки, двигающиеся в такт движениям Арнольдуса.

В другой раз она увидела в морской бездне лицо Урсулы Йенсен. Урсула плыла в косяке какой-то рыбы. Это случилось уже после того, как Сара Сусанне узнала, что Урсула с младшими детьми уехала в Берген и открыла рыбную лавку. Рыбную лавку? Сара Сусанне подумала, что ей следует написать вдове пастора и попытаться объяснить, как все было. Но так и не написала. Не нашла слов. Не могла же она написать ей, что до сих пор ведет разговоры с ее мужем!

Нет, любое письмо было бы фальшивым.

Тем не менее она все время об этом думала. О том что должна ей написать.

Маленький Иаков выходит из тени

Юханнес стоял у штурвала и вел шхуну по направлению к дому. Во всех своих поездках он любил это больше всего. Двое его помощников были заняты своим делом и иногда перекликались друг с другом. Облака не внушали доверия, но время от времени солнце еще проглядывало.

Ночь Юханнес провел в Хеннингсвере у Дрейера. Теперь он направил шхуну в открытое море, чтобы потом идти вдоль восточного берега Вест-фьорда. Ветер был попутный. Юханнес был в зюйдвестке и робе.

Поездка в Хеннингсвер оказалась полезной. Его там не только хорошо накормили и предоставили ему ночлег, но и поведали много нового о торговле и людях. Юханнес слушал. И гостя и хозяина одинаково интересовала конъектура, как это называл Дрейер. Оба читали "Бладет" и были в курсе всех слухов, ходивших на побережье. Однако у Хенрика Дрейера была к тому же и телеграфная линия. В известном смысле он был осведомлен обо всем не хуже самого Господа Бога.

Кроме того, Дрейеру, как и самому Юханнесу, было свойственно вести свои счета точно и аккуратно, без всяких хитростей, и он тоже часто засиживался над ними до глубокой ночи. Оба придерживались одного мнения. В счетах и расчетах всегда все должно быть в полном порядке, как говорила его мать. С детских лет Юханнес привык смотреть на Дрейера снизу вверх.

В этот раз они беседовали о том, что Франко-прусская война оказала положительное влияние на торговлю вплоть до самого Нурланда.

— Да и рыба идет хорошо. Жители Севера предпочитают вольную жизнь на море мучениям с хлебом, который еще неизвестно, созреет или нет, и с картофелем, который неизвестно, как уродится. Мы с тобой всегда должны помнить, что рыбу в море не пугает ни поздняя весна, ни ранние заморозки. Она идет своими свободными путями, — говорил Дрейер, угощая Юханнеса водкой. Они выпивали наедине в его кабинете.

Юханнес все это наблюдал, торгуя в своей лавке в Хавннесе. Люди, плывшие вдоль берега, останавливались у него, чтобы пополнить свои запасы или приобрести рыболовные снасти. Но Дрейер был прав, говоря, что мало кто из них был готов сам промышлять сельдь, когда она пойдет. Такой человек, как Юханнес, не мог оставить это без внимания. Задумано — сделано, тем более что он находился там, где был телеграф. Он попросил Хенрика заказать для него невод для ловли сельди. Кроме того, он тут же договорился с поставщиками о доставке соли и бочек. Все это стоило не дешево, и Юханнес понимал, что расходы окупятся лишь в том случае, если пойдет сельдь. Понимал он также, что в расчетах он может положиться только на себя. Но дружеские отношения с Хенриком Дрейером очень помогали ему.