Вернуть престол - Денис Старый

человек, его же Господь сберег. Да много еще разного говорил Шило.

Пожилой казак был для Ивана Заруцкого наставником, человеком, к мнению которого он прислушивался. Шило, порой, мог погасить гнев атамана одним словом. Казак некогда приютил юношу, который бежал из крымско-татарского рабства на Дон и учил Ивана всем казацким премудростям, в том числе и житейским. И, если Шило сказал, что Тульский Димитрий достойный быть царем, значит так тому и быть.

Смущал только порядок, который устраивается в войске Димитрия Иоанновича. Там не забалуешь, не то, что в лагере Могилевского самозванца. Тут всякому отрепью почет и хлеб с солью. Чего стоит то, сколь привечается Петр Федорович, на деле же самозванец Илейка Муромец. Все бунтарское казачество идет к Могилевскому вору. Но лучше с порядком и в стане победителя, нежели сгинуть за лжеца и вора.

— Отчего, ты пан воевода, казаками жертвуешь? — спросил Иван Мартынович Заруцкий, оставшись с гетманом Меховецким наедине после окончания военного совета.

— А ты мыслишь же то не есть поправне? — спросил Николай Меховецкий.

— Да правильно это, но казаков положить не хочу! — задумчиво отвечал Заруцкий.

— Вьем, же… бежать хчечь, — чередуя польские и русские слова, гетман обвинял Заруцкого, что тот хочет сбежать.

Ивану Мартыновичу, как только он понял, что гетман знает о желании атамана уйти, стоило больших трудов не схватится за саблю. Выдохнув, Заруцкий посмотрел на Меховецкого и не отвел взгляд. Атаман прекрасно понимал, что его почти две тысячи казаков, только тех, в преданности которых Заруцкий был почти уверен, это слишком большая сила, чтобы перед самым сражением начинать силой приводить казаков к покорности. Реши сейчас Меховецкий объявить Заруцкого врагом-предателем, так начнется бойня в лагере, где казаки не станут овцами, что пойдут на заклание, но захватят с собой немало и гонорливых шляхтичей. Перед сражением устроить такую внутреннюю Смуту? Но не дурак же гетман.

— Я выполню свой долг и приму участие в битве. И дай мне слово, что отпустишь меня! — после небольшой паузы, сказал Заруцкий.

Иван Мартынович был хитер и умен. Он понимал, что слова Меховецкого абсолютно не достаточно для гарантий безопасного ухода. Но данным посылом, Заруцкий хотел усыпить внимание командующего войском Могилевского самозванца. Пусть думает Меховецкий, что он, Заруцкий, неразумный казак, что верит словам. На самом же деле все казацкие десятники получат приказ уходить в сторону Путивля и далее, в обход Брянска и Курска, на Серпухов. Будет атака казаков на артиллерию, после разворот — все так, как и предписано, но уходить станут донцы в сторону. И сразу же в переход, загоняя коней. Пусть без провианта, добудут, разграбив с пяток-другой деревень, но уходить…

— Слово мое! — сказал Меховецкий и расплылся в притворной улыбке, что еще больше убедило Заруцкого, что нужно уходить прямо во время боя, иначе изничтожать станут.

*………*………*

— Добре! — приговаривал Иван Семенович Куракин, глядя, как именно разворачивается сражение.

В двенадцать часов пополудни польско-литовская гусария вышла на атаку и устремилась вперед. Поместная конница Куракина не стала встречать лоб в лоб мощнейшую в Европе кавалерию и оттянулась, обстреливая крылатых гусар из луков. Не все московские конные имели хорошие луки, но половина была вооружена именно этим оружием.

Конечно, прицельной стрельбы не случилось. Били только навесом, что еще больше уменьшало вероятность ранения не столько всадника, сколько лошади. Но уже с десяток коней были подранены и выбывали из боя.

— Коли так и дале буде, так до темноты и две сотни конных выбьем! — высказался Борятинский.

Оба воеводы, между тем, понимали, что скоро должны ударить неприятельские казаки, не могут же вот так воеводы Могилевского вора подставлять свою ударную силу. Но и поместные конные далеко не отходили от построенных и изготовленных к бою стрельцов. При том, московские «поместники» крутились рядом с центром построений, чтобы вынудить противника бить по направлению к артиллерийским позициям, что были расположены за стрельцами.

— А вот и казаки! — обрадовался Куракин, всматриваясь, как выстраивается для повторной атаки и польско-литовская гусария.

Все шло по плану и можно было предполагать, что казаки обязательно начнут разгонять московскую поместную конницу, ну а гусарам более некуда и ударить, как по центру, так как по флангам местность была холмистой и не особо располагала для слаженной атаки.

— Казаки бьют по центру! А за ними выстраиваются гусары, — удивленно констатировал факт Борятинский.

— Наказываю по казакам бить токмо половиной пушек, а остальными по гусарам. Стрельцам брянским городовым стянуться к центру и изготовится к стрельбе. Немцам разделится на двое и часть послать в центр, прикрыть стрельцов, — раздавал приказы Куракин и он был решителен.

*………*………*

— Не доходя пятидесяти шагов поворот на правую руку и уходить! — кричал Заруцкий, перекрикивая ржание коней и топот копыт.

Рядом с атаманом были его ближние, сотники, каждый из которых ручался за верность своих казаков. Если атаман сказал прямо перед атакой, что нужно уходить, значит так тому и быть и они предупредили своих десятников о маневре и уходе.

Казаки разгонялись и никто, наблюдающий за этим действием и не мог подумать, что сейчас они собираются убежать с поля боя. Впрочем, Заруцкий частью выполнял свои обязательства. Пушки должны были выстрелить, пусть атаман и приказал сильно не приближаться, но дробь заберет жизни и ни одного, а многих, казаков.

— Готовься до развороту! — Прокричал Заруцкий, уже увидев, как стрельцы разбежались и пушкари-московиты наводят свои орудия.

— Ах ты, тать! — взревел Шило и чуть сместил своего коня так, чтобы прикрыть атамана.

Пистолетный выстрел сотника Апанаса Недбайло оказался незамеченным в череде многих иных. Мало кто увидел, как казак Шило обмяк и обнял своего коня, подаренного самим государем взамен той лошади, что отравилась в серпуховском лагере. Пожилой казак принял на себя смерть, что предназначалась атаману и его… наверное, сыну.

— Батько! — прокричал Заруцкий, не увидев, скорее, почувствовал смерть своего наставника. — Кто?

Топот копыт, свистящая дробь, ржание коней, крики и стоны раненных казаков — все смещалось в адскую какофонию. Но даже в таких условиях, когда конная казацкая лавина уже разворачивалась и уходила вправо, Заруцкий увидел смущенное лицо сотника Недбайло.

Выстрел! И голова Апанаса, взявшего десять золотых дукатов от гетмана Меховецкий за убийство Заруцкого, засияла большой дыркой во лбу. С пятнадцати метров Иван Мартынович Заруцкий редко промахивался.

Николай Меховецкий не хотел, чтобы казаки уходили и видел, что управление всеми донцами, как и частью запорожцев, сконцентрировано в руках Заруцкого. Поэтому гетман принял единственно правильное, по его мнению, решение — убить Заруцкого. Именно во время атаки казаков, чтобы частью отвести подозрение. Не должны в атакующем порыве заметить, как Недбайло,