Государи и кочевники - Валентин Рыбин

— Не пей больше, хан мой, не пей… Эта дрянь губит тебя…

— Ай, разве в этой дряни дело, — покусывая губы, отвечал он, — Предатели все!

Якши-Мамед не договорил: на дворе послышались голоса и лай Уруски, в кибитку ворвались слуги Кията. Последним зашёл Кадыр-Мамед.

— Всё пьёшь, братец? — спросил он, хихикая. — На радостях пьёшь и с горя пьёшь — когда же ты трезвым бываешь?

— Убирайся прочь, собачья отрава! — вскричал Якши-Мамед, силясь подняться на ноги и хватаясь за нож.

— Свяжите его, — спокойно сказал Кадыр. — Когда выйдет из головы хмель, развяжем. В таком виде он опасен.

Несколько человек бросились на Якши-Мамеда и заломили ему руки за спину. Ногой кто-то задел бутылку и пиалы. Они, звеня, покатились к сундуку. Возмущённая поступком деверя, Хатиджа кинулась к нему с кулаками, но он оттолкнул её с такой силой, что женщина ударилась плечом о решётку терима.

— Люди, да что же это такое! — закричала Хатиджа. — Люди, помогите!

Схватив пустую бутылку из-под рома, она кинула её в Кадыр-Мамеда. Тот вскрикнул и согнулся.

— Вон отсюда, шакалий выкормыш!

Кадыр-Мамед утёр окровавленный лоб рукавом, выговорил жёстко:

— Ну, погоди, ханым… Ты ещё поизвиваешься у меня в руках!

Якши-Мамеда выволокли наружу. Хатиджа кинулась вслед, но её втолкнули назад, в юрту, и поставили у входа нукеров.

На берегу арестованного поджидали офицер и матросы с «Аракса».

— Отец, ты ли это? — окликнул Якши-Мамед подошедшего Кията. — Где твоя сила?!

— Успокойся, успокойся, джигит, — великодушно отвечал Кият-хан. — Мы не оставим сына одного и не бросим на произвол. Мы отправимся к русским вместе.

Офицер с «Аракса» сказал патриарху, чтобы тот возвращался к семье — русские против него ничего не имеют.

Кият властно отвёл руку офицера и сел вместе с Якши-Мамедом в катер.

ЗАБОТЫ ФРЕЙЛЕН ГАБИ

Сорок дней фрейлейн Габи пребывала в трауре. Ходила в чёрном жалевом платье. Ни золотых серёжек, ни колец, ни браслета, вела себя, как и подобает порядочной женщине. Бабка Ани, неотступно следуя за своей печальной хозяйкой, предупреждала её каждое желание и движение. Но что могла сделать, чем могла помочь старая персиянка в неутешном одиночестве молодой вдовы! Не распахнёшь же ворота замка раньше времени, чтобы заходили люди, садились за стол и пировали, как прежде. Пока что Габи боялась даже мимолётных встреч с мужчинами. Иногда заходил полковник Бахметьев в сопровождении двух-трёх казаков: подчёркивал всем своим видом, что идёт не к хозяйке-вдове, а проверить складские помещения и караул возле них. Так, будто бы между прочим, справлялся у бабки Ани о самочувствии фрейлейн, иногда заговаривал и с ней самой, но вёл себя сдержанно и предупредительно. Габи, провожая день за днём в невозвратную вечность, с каждым новым днём вздыхала всё легче и легче и наконец заговорила о деле: после Михайлы остался немалый капитал и несколько контрактов по закупке всевозможных товаров. Особенно её донимал шемахинский купец Риза. Ещё на третий день траура он привёз шелка и шали, закрыл тюки в одном из сараев во дворе, нетерпеливо ждал, напоминая о себе ежедневно: когда же наконец купчиха рассчитается с ним по заключённому контракту. Габи мучительно думала — для чего ей эти шелка? Не сядет же она на корабль и не повезёт товары в Астрахань!

Риза пожаловал к ней и в тот, первый день, когда она наконец надела жёлтое атласное платье декольте, нацепила золотые серьги, кольцо и браслет и была, утомлённая траурным бездельем, очень красива и мила.

— Вах-хов! — изумился купец, увидев её на айване около накрытого столика. — Вы ли это, фрейлейн? Провалиться мне на этом месте, если вру, но я подумал, что сам ангел спустился с небес и встречает меня своей обворожительной улыбкой!

— Полноте, Риза, полноте… Чего доброго, ещё сглазите! — улыбнулась польщённая фрейлейн.

— О, что вы! — ещё восхищеннее заговорил он. — Если бы такой ангел спустился на мой собственный айван, я отдал бы ему все свои богатства.

— Эй, садись, чего приплясываешь, как учёный медведь! — добродушно вмешалась в разговор бабка Ани. — Всё твоё богатство не стоит одного накрашенного мизинца моей фрейлейн.

— Напрасно вы так думаете, — самодовольно улыбнулся Риза и достал из кармана сердари изящную коробочку с французской надписью. — Вот тут есть вещица, которую я не отдал бы за всё ваше поместье!

У Габи блестели глаза. Любопытство было столь велико, что она потянулась за коробочкой и попросила:

— Ну, покажите, Риза-хан… Не мучьте меня!

— Фрейлейн, где у вас зеркало? — спросил он, вставая. — Хочу, чтобы вы оценили эту вещицу сами.

Габи прошла с ним в комнату, где над изящным итальянским столиком висело эллипсообразное большое зеркало.

— Снимите серьги, да побыстрее, — попросил Риза. — Сейчас вы увидите себя в волшебном сиянии.

Габи сняла кольцеобразные серьги, и он, встав у неё за спиной, открыл коробочку и начал прикреплять к мочкам ушей другие серёжки — тоже золотые, но более изящные, с бриллиантами.

— Ой, Риза, вы щекотите мне ухо! — вскрикивала она, приподнимая плечо и зажимая подбородком его руку. — Ой, не надо!

— Фрейлейн, вы очаровательны, — взволнованно, вполголоса говорил он. — Они словно предназначены для вас… Они будут вашими, фрейлейн…

— Да? Вы так думаете? Я хотела бы носить их…

— Фрейлейн, у меня не поднимется рука и не хватит совести взять их назад. — Он коснулся губами её оголённого плеча, и она, улыбнувшись в зеркало, сказала:

— Боже, какой вы нетерпеливый и горячий… Пойдёмте к столу.

— Габриэла, ой, Габриэла! — позвала бабка Ани.

— Ещё одна гость!

— Сейчас иду! — отозвалась она, направляясь на айван и радостно думая: «Слава богу, кончилось заточение!» Она взглянула в окно и замерла: к широкой лестнице, ведущей на айван, медленно, оглядывая внутренние строения бывшего персидского замка, шёл Басаргин. Он был в парадной летней форме, при полковничьих эполетах, в чёрной фуражке с высокой тульёй и при кортике. У Габи сладко и печально защемило сердце. Спустившись ему навстречу, она на радостях смахнула слезу, подала ему руку и, почувствовав прикосновение его губ, подумала: «Всё умирает — и не возвращается больше». Сейчас она не видела в нём своего старого любовника, и не было у неё желания оказаться у него на коленях. Она всегда, с того первого дня как ушла от него к Михайле, чувствовала, что сердце её — словно опутано суровыми нитками, и конец от этих ниток держит и подёргивает капитан первого ранга Григорий Гаврилыч Басаргин. Утерев слезу, Габи тихонько сказала:

— Мишенька-то мой… Никак не могу забыть, так и стоит в глазах…

— Всё преходяще, Габриэла, — недовольно ответил Басаргин и, посмотрев вверх, спросил: — Кто это у тебя?

— Тут… один шемахинский купчик, по Михайлиным делам.

— Н-да, — ухмыльнулся моряк. — Не было печали: чего доброго превратишься в вечную купеческую вдовушку.

Встретив Басаргина, Габи решила, что купец Риза здесь совершенно лишний: сидеть ему вместе с ними и слушать их разговоры нет никакой надобности.

— Ну, так договорились, господин Риза-хан, — сказала она, чуть заметно поведя бровью. — Завтра вы навестите меня, и мы решим, как быть с шёлком и шалями.

— Я вас понял, фрейлейн, — пятясь, кланяясь и боязливо оглядывая полковника-моряка, сказал купец и довольно проворно сбежал по ступенькам во двор.

— Долго ещё будут напоминать о себе компаньоны твоего покойного мужа! — заметил Басаргин, усаживаясь за стол. — Молод был, но как понимал жизнь! И какие связи!

— Ах, Григорий Гаврилыч, я никак не могу забыть о нём. Сколько хорошего он сделал для меня! А уж как любил…

— Я тоже не обижен, — признался Басаргин. — С помощью Михайлы мне удалось достроить городское именьице в Астрахани, да и по службе — повышение. Я ведь зашёл к тебе, Габриэла, попрощаться. Есть рескрипт о моём назначении командиром астраханского порта. Я уже сдал дела на Саре капитан-лейтенанту Большову.

— Как, вы уезжаете? — Габи побледнела: холодные лапы одиночества вновь коснулись её сердца. Потерять любовника — не беда, но опекуна! Она привыкла жить по его наущению и указке и теперь не представляла, что станется с ней в этом мрачном замке, в постоянном соседстве с какой-то сомнительной бабкой Ани.

— Григорий Гаврилыч… родной вы мой, но ведь у меня на руках капитал! Как же быть-то? Я, право, в растерянности.

— В последние дни я много думал о тебе, Габи, — сказал он озабоченно и потянулся к графину. — Если не возражаешь, я выпью немного.

Она с готовностью взяла графин, налила ему и себе.

— Ты помнишь, душенька, те… номера? — спросил он вкрадчиво, напоминая ей об Астрахани, о тихом доме у пристани, где жила она с подружками под присмотром мадам Корф, приглашавшей к своим девочкам господ офицеров. Там Габриэла впервые встретилась с Басаргиным, и он, отправляясь на дальний безвестный островок в Каспийском море, увёз её а собой.