И снятся белые снега… - Лидия Вакуловская

— Что, Лиза дала телеграмму? — спросил Леонид Владимирович.

— Нет, Алька позвонил, — ответил Виктор и опять-таки ничего больше не пояснил.

Леонид Владимирович все время помнил о девице, с которой сын столкнулся на лестнице, и в одно из их сидений в ожидании Варвары Ильиничны спросил Виктора, что это за девица.

— Какая она, белая в черных очках? — спросил Виктор, очевидно, не заметивший, с кем задержался Алик на лестнице.

— Рыжая. Вот в такой юбочке, — показал Леонид Владимирович длину ее юбочки.

— А, Лютиция, — усмехнулся Виктор. — Да я не знаю, кто она и что.

— Где же вы с ней познакомились? — спросил Леонид Владимирович, не скрывая досады.

— Такие девицы сами знакомятся, — ответил Виктор. — Их тут целая компания вокруг гостиницы крутится. Ловят в мужья моряков из загранки.

— Значит, и вы к их обществу примкнули? — нахмурился Леонид Владимирович.

— При чем же я? — добродушно усмехнулся Виктор. — Да и Альке они не нужны. Поболтает от скуки — и все. Он у нас парень общительный.

Уловив в голосе Виктора явную иронию, Леониду Владимировичу захотелось напрямую спросить Виктора, что он думает о своем двоюродном брате. И он спросил бы, если бы в эту минуту не появилась Варвара Ильинична.

— Теперь ко мне, — сказала она ему басом и направилась в свой кабинет.

И снова ему пришлось раздеться до пояса: теперь уже сама Варвара Ильинична взялась выслушивать и выстукивать его грудь и спину, заставляя то встать, то лечь на кушетку, то дышать, то не дышать и так далее. Наконец, она положила на столик свой фонендоскоп и, отходя к раковине вымыть руки, сказала:

— Одевайся, голубчик. Садись к столу, и будем говорить откровенно. У меня, видишь ли, свой принцип — никаких тайн от больного. Что есть, то и говорю.

Леонид Владимирович надел рубашку и пиджак, сунул в карман галстук, который ему надоело развязывать и повязывать в каждом кабинете, и присел у столика, готовый выслушать Варвару Ильиничну. И вдруг у него стало бешено стучать сердце, взмокрела спина и ладони рук в предчувствии того скверного, что он должен был узнать о своем здоровье, куда более скверного, как ему подумалось, чем он знал по прежней болезни.

— Так вот, голубчик, покой тебе нужен, полный покой, — загудела басом Варвара Ильинична, тяжело усаживаясь на стул. — Никаких волнений, никаких забот, — абсолютный, стопроцентный покой и отдых. Можно в семейной, домашней обстановке, но лучше — курорт. Скажем, Кисловодск. Вернешься в Одессу, бери сразу путевку и поезжай в Кисловодск. С Лизой я поговорю, объясню ей. Я заметила, она о тебе очень тревожится.

— Что же у меня нашли? — спросил он, желая знать всю правду.

— Что нашли? Да всего понемногу. Вот кардиограмма, вот заключения других врачей. — Варвара Ильинична пошевелила бумажками на столе. — Нервы подлечить необходимо, невропатолог выписал тебе лекарство… Гланды не в порядке… Что касается твоего сердца, то, верь мне, со временем все пройдет. Но при полном покое, отдыхе и курорте. Я тебе пропишу новейшее сердечное лекарство. — Она взяла рецептурный бланк, стала размашисто писать на нем и одновременно спрашивала: — Сам-то ты как относишься к поездке в Кисловодск?

— В принципе, я могу, — сказал Леонид Владимирович, считая, что Варвара Ильинична чего-то не договаривает о его болезни, не желая, видимо, окончательно сразить его. Поэтому, пытаясь выспросить у нее побольше, он сказал: — Но я хотел бы поехать к родителям в Донбасс. Они у меня глубокие старики.

— Ну, Донбасс, голубчик, для тебя исключается, — сказала она, продолжая писать. — Там шахты, угольная пыль. Тебе это в корне противопоказано.

Вот теперь Варвара Ильинична высказалась более определенно.

— А если временно, на месяц или два? — продолжал выпытывать он, все более убеждаясь в опасности своего недуга.

— Ни временно, ни постоянно, — басом отрезала Варвара Ильинична. — Временно, голубчик, может быть, только Кисловодск. Вот тебе рецепты, и поехали. У меня прием закончен, отвезу тебя в гостиницу. — Она протянула ему пачку рецептов и поднялась.

Вместе они вышли в коридор, где дожидался его Виктор. Варвара Ильинична заперла кабинет и пошла отдать ключ санитарке, прибиравшей в конце коридора, а Леониду Владимировичу сказала, чтобы спускался вниз и садился в машину.

Проходя вестибюлем, он остановился возле большого зеркала и поглядел на себя. Вид у него был совсем неважный: наполовину сед, лицо осунувшееся. Щеки, правда, упруги, слегка румянятся, но глаза тусклые, усталые, и на лбу полно морщин.

«Вот что значит болезнь, — с жалостью подумал он о себе. — Укатали Сивку крутые горки. Все летит под откос…»

Идя с Виктором к машине, и садясь в нее, и едучи в гостиницу, Леонид Владимирович думал сразу обо всем; о своей болезни, о поездке в Кисловодск, о том, что следует непременно позвонить Антону и встретиться с ним, о том, что не нужно слушать врачей, а нужно ехать к старикам, о том, что не любит жену и лучше им навсегда расстаться, что сын его — великовозрастный шалопай, ничуть не поумневший за последние годы. Даже думал о рыжей девице и испытывал к ней величайшую неприязнь, поскольку ему представлялось, что эта девица хочет поймать сына в свои сети, как когда-то поймали его самого.

3

Вернувшись в гостиницу, Леонид Владимирович застал у себя в номере гостей. Здесь был начальник порта Агеев, и главный диспетчер порта Краснополов, и встречавший Леонида Владимировича в порту бывший коллега по управлению Коржов, и старый знакомый, капитан-директор плавбазы «Витязь» Борулин, невесть откуда узнавший о его приезде, а главное, здесь же была и рыжая девица, одетая теперь в ярко-зеленые вельветовые брючки с бахромой на обшлагах и в кремовую безрукавку, типа распашонки, глухо зашнурованную спереди черной тесьмой.

Леонид Владимирович не успел ничему этому поразиться ни гостям, ни присутствию рыжей девицы, ни столу, обильно заставленному коньяком и шампанским (а он-то знал феноменальную скупость своей жены), ничему не успел он поразиться, потому что все его чувства в ту минуту были заглушены шумными приветствиями, пожатием рук, похлопыванием его по плечам и всякими традиционными словами, произносимыми в момент встречи.

— Отец, знакомься, это Лютиция, — представил ему Алик в общем шуме рыжую девицу.

Девица жестом царевны протянула Леониду Владимировичу легонькую, как перышко, руку с дешевыми колечками на пальцах, скромно опустила насиненные веки и скромно сказала «здравствуйте». Леонид Владимирович машинально подержал и выпустил ее руку, а Алик тотчас обнял его и повел к столу, говоря;

— Сюда, сюда!.. Садись на диван… Здесь тебе будет удобнее…

Лиза, одетая в новую брючную пару, более яркую, цветасто-оранжевую, с размалеванным, как всегда, лицом, суетилась у стола, всех усаживая. Наконец, и сама уселась вдали от Леонида Владимировича, между Варварой Ильиничной и начальником порта Агеевым, и стала говорить с Варварой Ильиничной, как подумал Леонид Владимирович, о его болезни.

Низенький, лысоватый Агеев хлопками в ладоши прервал общий шум, предложил наполнить рюмки и выпить «за возвращение домой». Леонид Владимирович хотел было символически поднять рюмку, но Варвара Ильинична, заметив это, осудила его осторожничанье.

— Э, Леонид Владимирович, ты уж и в самом дело в смертники записался! — прогудела она веселым басом. — Коньяк — второе лекарство, пей смело.

— Давай, отец!.. — подхватился с места Алик и, взяв бутылку коньяка, налил Леониду Владимировичу так, что пролилось через край.

Потом подняли еще по одной и еще. Все повеселели, и, словом, в комнате воцарилась та обстановка, какая бывает в любой компании, где люди уже подвыпили, всем хочется говорить и каждому меньше всего хочется слушать другого.

Сидевший возле Леонида Владимировича капитан-директор «Витязя» Борулин, плотный мужчина, со смоляными волосами и черными цыганскими глазами, стал рассказывать Леониду Владимировичу о летней путине, которую он провел в Атлантике, о том, как они завалили план из-за нехватки тары. Он ругал управленцев за нерасторопность, оторванность от промысла, кабинетную волокиту и говорил, что при Леониде Владимировиче было больше порядка. Леонид Владимирович понимал, конечно, что и при нем случалось всякое, но слышать о себе добрые слова ему было приятно. После выпитого у него как-то легко и просветленно стало на душе, он был доволен приходом старых знакомых, доволен тем, что его помнят, а раз пришли, то, стало быть, и уважают.

Он слушал Борулина, не перебивая, кивал ему и одновременно слышал обрывки других разговоров. Жена его, с неприятной кокетливостью, жаловалась раскрасневшемуся от коньяка Агееву на нового капитана «пассажира», отказавшегося взять на борт все контейнеры.