Меланхолия - Михаил Савеличев

Мадемуазель с сожалением отступает, выцветает и за бледнеющей аурой можно разглядеть потасканную обертку, пустые глазки, боевую раскраску косметической штукатурки, бугрящейся на серой и нечистой коже лица, неряшливо спущенные чулки с зацепками и обгрызенные ногти, впивающиеся в фальшивую кожу катехизиса.

- Спасибо... Извините... Простите... Вы очень любезны... - программа в животе тщится выбрать ответ. Она неосторожно отступает назад, спотыкается о жадно качающие изображение провода, размахивает руками, рассыпая листы, задевает стояки с капельницами и лампами, к ней на визг бросаются одурманенные клерки, громилы с подсказками в ушах выхватывает автоматы и пистолеты, бесцеремонно прижимают господина мэра к первой попавшейся кровати с декорированным трупом, что-то окончательно разлаживается в механическом балаганчике, скрипят пружины, бьются чашки, отлетают детали, красные лучи бессмысленно мечутся среди столпотворения големов и блудниц, кто-то открывает стрельбу и раскаленные жала укорачивают извилистую дорогу в ад.

- Как мне выбраться? - шепчу я.

- Соберись. Сложи все мелкие осколки своей души, но не ищи того, что исчезло. Это - смерть, - шепчет Тони.

- Неужели здесь? Не хочу...

- Над ней мы не властны, но она - первоисточник любой возможности. Мы можем помочь духу и жизни, подготовить ему путь, способствовать ему, угрожать, тормозить, но нам не дано преодолеть ее ухищрениями, уговорами, благими намерениями...

- Прощай, - шепчу я в пустоту.

26 октября

Помутнение

Сверху стол походил на огромную подкову. Или клещи. Огромные, тяжелые клещи, изготовившиеся сомкнуться на очередном клиенте, сжать его твердыми, ребристыми губами и расколоть подсохшую скорлупку прожаренного орешка. Высокий ареопаг в белоснежных одеждах восседал по внешнему периметру - более десятка людей, которые перелистывали тощие папки, тихо переговаривались друг с другом, а иногда, даже, выходили из зала. Оказывается, достаточно было свистнуть в маленький патрон, подвешенный у каждого на шее, чтобы мутное стекло отошло в сторону, решетка отодвинулась и член совета получал свою долю свободы.

Тысячи мелочей, миллионы мелочей, которые глаза выхватывали в сияющей белизне ловкой подсечкой голодного пеликана. Дурных и бессмысленных, одиноких и никому не нужных. Например, лысины. У всех были ласины. Кто-то зачесывал туда волосы, жалкие, слипшиеся пряди, простирающиеся по пятнистой от старческих веснушек коже неопрятными, тощими червями. Кто-то пользовался дозволенной шапочкой и она аккуратным островком чернела среди пены нечистых кудрей. Кто-то умудрился превратиться в женщину, и тогда синтетический парик дополнял просвечивающую сквозь похотливую шкуру растерянность плененного и кастрированного мужчины. Сверху было очевидно, как они неправы.

Или то, что лежало перед членами ареопага. Каждое приближение, каждый уровень не давал успокоения и не приближал к пределу. Коробки рассыпались на многоцветные ручки, ручки расщеплялись на карандаши, которые тут же слоились, словно туман, на скрепки, резинки, точилки. Хотелось зажмуриться, освободиться от дара волшебника, взглядом порождающего чреду необратимых метаморфоз, но стальные крючки поддерживали промороженную анастетиками кожу и мир упрямо лез в зрачки, входил нескончаемым потоком, заполнял промежутки между мыслями, а когда иссякли и они, обрушился в бездну торжествующим наводнением. Мол, посмотрим кто кого. Вернее, даже не посмотрим, а еще раз убедимся - кто кого.

И теперь жалкие обломки личного кораблекрушения вертелись в колоссальном водовороте, цеплялись друг за друга, высекая не менее причудливые конструкции, суть которых не удавалось ухватить, так как они тут же разрушались и продолжали свое путешествие к бездне. "Туда им и дорога!", - вещала веселая радиостанция, прорываясь сквозь виски холодным любопытством ученого, препарирующего очередного жучка. Стальное жало наводчика мыслеформ слегка вибрировало, и хотелось отодвинуться, избавиться от щекотки, но стальная полоса крепко обхватывала череп. Попался.

- Он понимает, где находится? - спросил негромко левый травести, но звук набрал мощь, высосал плотную тишину, сбил в один комок все стоны и страдания и выдал их как аккомпанемент трубных гласов, задумчивые виньетки сомнения загадочного божества.

Фон Гебзаттель поморщился, поманил стоящего на страже крупного санитара и очень тихо что-то сказал в оттопыренное волосатое ухо. Стылые ноты привычно взвились, принюхались как разгоряченные гончие, но тихая рябь смысла расплылась по поверхности зала бесследно. Председательствующий выждал, откашлялся и ответил:

- Несомненно. Дело в том, что он сам попросил меня об этом.

- Вы были с ним знакомы? - продолжал допытываться травести, одновременно тыкая жирным пальцем в систему металлических зеркал, тщетно пытаясь настроить отражение. Мое отражение.

- Я не был его наблюдающим врачом, коллега, если вас это интересует. Так, случайная встреча в одной компании, - фон Гебзаттель даже удосужился поднять голову. - Потом мы потеряли друг друга из виду, а вчера произошло то, о чем я уже вам докладывал.

- Интересный случай, - подтвердил профессор Эй. - Позвольте мне...

- У каждого будет время высказать собственное мнение, - осторожно прихлопнул лежащую папку Председательствующий. - Вы можете говорить?

Игла мыслеформ задрожала, еще плотнее вошла в кожу ледяным жалом, выбрасывая в пустоту кораблекрушения липкие нити спасения, путеводные канаты, светящиеся во влажной тьме рассеянной зеленью разложения. Хоть какой-то порядок в мире хаоса.

- Да, могу.

- Расскажите мне и моим коллегам почему вы решили прийти к нам.

- Я чувствовал, будто постоянно нахожусь среди преступников или чертей. Стоило моему напряженному вниманию слегка отвлечься от окружающего, как я начинал видеть и слушать их; но мне не всегда хватало воли перевести свое внимание от них на другие осязаемые предметы...

- Кого - их? - дернулся профессор Эй, а травести закивал головой, молча присоединяясь к вопросу.

Зеркала медленно перенастраивались, поворачивали свои стальные лепестки на шум и скрип перегретых мозгов, влажными пятнами света, в котором чудилось отражение наручных часов, скользили по щекам, трогали уши, жарко шепча свои имена: Вернике, Бейль, Кювье, Лафотер, Геккель, Кречмер... Много имен, очень много священных имен Высокого Ареопага, из тех весомых и достаточных печатей, суровыми клеймами украшавшие местные кладбища.

- Их... их... И любое усилие было равноценно для меня вкатыванию каменной глыбы на высокую гору. Например, попытка выслушать, что говорит мне мой знакомый, после нескольких коротких фраз привела к такому росту беспокойства (так как над ним нависли эти угрожающие фигуры), что я вынужден был бежать ("Это он обо мне, наверное", - пояснил профессор Эй)... Я с трудом сосредотачивал внимание на каком-либо предмете. Мой дух тут же уходил куда-то далеко, где меня сразу атаковали демоны, словно я специально провоцировал их на это.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});