Ногин - Владимир Архангельский

— Эх, Василий Гаврилович! Сам не раз думал. Бороду можно подкоротить. Росту, конечно, не убавишь, а без пенсне я и тебя не увижу, когда будем прощаться…

Перебрался Виктор в Ростов-на-Дону.

На улице дули вдоль реки декабрьские ветры, а от разброда в организации было душно, жарко. Стоило собраться двум-трем эсдекам в укромном месте, как начинался крик:

— Большевики! Меньшевики!

Никто толком не знал, что случилось с «Искрой». Одни говорили, что там остались Плеханов и Ленин. Другие — что, кроме Плеханова, никого нет, а Ленин совсем не у дел. И все сходились на том: нельзя выкинуть за борт Веру Засулич, Павла Аксельрода и Александра Потресова. И каждому хотелось дознаться, почему отказался быть в редакции Мартов.

На первом же большом собрании Макар категорически заявил, что он стоит на позиции Ленина.

— Я и слышать не хочу о той партии, про которую говорил мне Мартов в последнюю встречу. Это «беспартийная партия». Ее будут тащить в болото прекраснодушные обыватели, готовые болтать о чем угодно, но непригодные к делу. Да разве может быть такая аморфная партия костяком, авангардом рабочего класса?

На этой же первой дискуссии Макар получил афронт. А немного спустя меньшевики захватили руководство в Ростове и устроили Макару такую обструкцию, что ему пришлось срочно уезжать из города.

Еще в Екатеринославе он получил сообщение, что Ленин рекомендует ему, кроме Ростова, Николаев или Москву.

Ногин отправился в Москву. Он хотел встретиться с Бауманом: до него дошли слухи, что Николай Эрнестович активно выступал на съезде в поддержку Ленина.

Но Бауман еще не возвратился. И Владимир Обух, замещавший его в Московском комитете, находился на казенных харчах в Бутырках.

Кое-что делали студенты-пропагандисты. Появилась в Москве и Любовь Радченко, но она, к удивлению Виктора, несла на собраниях всякий меньшевистский вздор.

Бить старого товарища, да еще публично, Виктору не приходилось. Но против Радченко он ополчился со всей силой. И правда была за ним: у него еще сохранились крепкие связи с рабочими Рогожского района, которые безоговорочно поддержали Ленина. Ногин стал во главе Московского комитета РСДРП и помог ему заявить о своих симпатиях к большевикам.

«Достаточно нам было зашевелиться, как очень скоро мы стали получать со всех концов Москвы извещения о необходимости принять в лоно Московского комитета ту или иную группу организованных рабочих, — вспоминал позднее Виктор Павлович. — Но встреча на одном из собраний с А. С. Серебряковой, оказавшейся потом провокатором, привела к усиленной слежке за мной; она велась достаточно грубо, я ее заметил и уехал из Москвы, передав работу товарищу Бауману, который к тому моменту вернулся из-за границы».

Встреча с Бауманом произошла под Москвой. Ни Виктор, ни Николай даже не подозревали, что видятся в последний раз: через два года Бауман был убит черносотенцем.

Николаи был взволнован в тот вечер: Ленину тяжко, он мучительно переживает разброд в партии, вернее — раскол. Он вышел из редакции «Искры», где задают тон Плеханов и Мартов. Да еще новоявленный Троцкий — человек весьма крикливой фразы.

— Вы только вдумайтесь, Виктор Павлович, «Искра» перестала быть нашей! Такое не вдруг уложишь в голову! Ленин теперь пытается укрепить свои позиции в ЦК, — куда его кооптировали на днях, и с этой позиции намерен бить по оппортунистам. Кстати, вот открытое письмо Ильича «Почему я вышел из редакции «Искры», вам это надо знать. И сейчас он требует созыва Третьего съезда. Но боюсь, что съедят его в ЦК: один не больно повоюешь против такой рати. Но Ленин не сдастся. Как видно, ни о каком блоке с меньшевиками говорить не приходится. У нас теперь своя партия, для нее и надо работать. Работать, черт возьми, да так, чтоб подпереть Ленина плечом в каждом крупном городе России… Вы куда теперь? — вдруг спросил Бауман.

— В Николаев. Так передавала мне Нина Львовна Зверь.

— Ильич тоже говорил об этом. Ну, до скорой встречи, Виктор. Хорошее у вас имя, оно означает победу. К победе и придем, нужно только верить в нее и — воевать, воевать!

Макар уехал в Николаев. По дороге он вспоминал об этой встрече с Бауманом. Трижды пересекались их пути — ив Москве и в Женеве. Где снова встретится этот голубоглазый русый Николай, наделенный удивительной энергией борца? И как хорошо бы поработать с ним рука об руку!

Виктор не любил начинать и ставить новое дело один, без друзей. В чужом городе это напоминало поиски человека впотьмах. И понапрасну растрачивалось дорогое время, а его всегда не хватало — ведь редко держались нелегалы на воле больше трех месяцев. Да и не с кем было перекинуться теплым словом, пока шли поиски нужных людей. И до крайности напрягло нервы вечное опасение провала.

Но в Николаеве нашелся надежный товарищ, знакомый по Женеве, Виктор Алексеевич Радус-Зенькович.

Радус жил по паспорту Петра Никитича Федякина. Сам Ногин для друзей по партии значился Макаром. А в околотке прописался как Николай Петрович Соколов. Вид на жительство не вызвал подозрений, первый шаг оказался удачным.

В городе рьяно действовал меньшевик Бовшеверов со своей группой. Но рабочие порта и крупных заводов не поддавались агитации «эластичных» политиков, которые широко распахнули двери партии перед всеми сочувствующими. Металлистам и портовикам была гораздо ближе суровая правда Макара и его друга. А они отбирали в партию только тех передовых рабочих, которые могли поддерживать в ней строжайшую дисциплину.

На заводах появились подпольные кружки. И скоро в них сложилось крепкое ядро, способное развивать традиции екатеринославских «летаторов». Павел Сафронов, Иван Чигрин, Митрофан Федосеев и братья Макаровы — Игнат и Сергей — стали надежной опорой комитета, где Макар и Федякин задавали тон. И комитет распространил свое влияние не только в Николаеве, но и в Кривом Роге и в Севастополе.

Хуже было с интеллигенцией. Присяжные поверенные, чиновники, врачи, педагоги переживали разброд и не могли взять в толк, из-за чего «шумят витии». О событиях в партии они судили весьма поверхностно, доверчиво относились к меньшевистской болтовне о диктаторских замашках Ленина и при каждом случае заводили бесконечные философские споры.

Пожалуй, впервые Макар ощутил, что партийному работнику надо хорошо знать философию и остро реагировать на все явления в литературе. Раньше он читал философские книги, но к ним не приходилось прибегать в рабочих кружках. А самому казались достаточными выводы из «Капитала» и других книг Маркса. Теперь практическая работа требовала крепкой философской закалки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});