Течёт моя Волга… - Людмила Зыкина

За дни моего пребывания в Японии я освоила многие привычки, традиции, поняла вкусы, увлечения… И ветки сакуры, которые я храню, часто напоминают мне об удивительной Стране восходящего солнца, где у меня появилось так много друзей.

Этот загадочный Альбион

Перебираю вырезки из английских газет и журналов, пожелтевшие от времени афиши и программки. Их порядочно, особенно если учесть, что англичане не слишком любят писать (или говорить) о достижениях иностранцев и проявлять к ним повышенный интерес. Зато, как считал Д. Ф. Ойстрах, «только в Англии могут объяснить необъяснимое».

Пресса как будто следила за каждым моим шагом по земле древнего Альбиона. Сегодня Манчестер, завтра Бристоль, послезавтра Кардифф — 75 концертов за считанные недели. Что ни день, то новый город, новые гостиницы, сцены, концертные залы, зрители… Не было даже минутки, чтобы как следует осмыслить разнообразные впечатления от увиденного и пережитого. Из аэропорта — в отель, из отеля — в автобус, на концерт и вновь в автобус… Тяжелая, изнурительная поездка. Помню, как один журналист в конце турне сказал после беседы:

— С такой нагрузкой может справиться только человек, имеющий отличное здоровье. Не так ли?

— На здоровье не жалуюсь. Истинно русские люди редко бывают хилыми.

На другой день увидела в газете: «У Зыкиной мощный голос, потому что она обладает крепким здоровьем. Таких в России хватает, но не настолько, чтобы петь в Британии». Прочла заметку и улыбнулась: «Экая снисходительность!»

Но все же кое-что в Англии мне удалось и увидеть, и услышать для себя впервые.

Наши гастроли пришлись на время острого экономического кризиса в Англии в 1973 году. Небывалого за всю историю страны уровня достигла безработица, подскочили цены на продукты питания, квартплату, промышленное производство шло на убыль. Правительство прибегло к чрезвычайным мерам — трехдневной рабочей неделе, нормированию топлива, резкому сокращению потребления электроэнергии. «Во всем виноваты шахтеры, отказавшиеся от сверхурочной работы» — такое объяснение происходящему давали официальные круги. 270 тысяч горняков бастовали, требуя повышения зарплаты, улучшения условий жизни и труда. К ним присоединились транспортники. Сложилась довольно драматичная ситуация. На железных дорогах царил хаос. Машинисты отказывались вести составы. Графики движения поездов срывались. Такси из-за нехватки горючего простаивали в гаражах на приколе. В Ливерпуле и Манчестере не работали текстильные предприятия. Большинство магазинов торговали при свечах или газовых фонарях. Их витрины — даже фешенебельных торговых центров лондонского Вест-Энда — окутал мрак.

— Вам нечего беспокоиться, — говорил шофер автобуса, на котором мы отправились на первый концерт, — сейчас стало значительно лучше с освещением. А было время, когда вечером владельцы автомобилей отыскивали свои «шевроле» и «форды» на ощупь.

Газеты смаковали подробности краха авиакомпании «Корш лайн». «150 тысяч англичан, заплатив за свой отдых, остались ни с чем», — сказано было в одной из них. Тут же сообщалось о «преступлении» некоей миссис Энн Килгэрифф, официантки лондонского отеля, пытавшейся унести домой для трехлетнего сынишки несколько пакетиков сахара, исчезнувшего с прилавков магазинов. Сахарный кризис длился многие недели, пока не пошли в ход правительственные резервы, но и этот шаг решил проблему лишь частично. Цена на сахар мгновенно поднялась. Одновременно увеличились цены на кофе, молоко, чай, как на «сопутствующие» продукты. Вместо сахара англичане стали употреблять вынужденно вошедший в моду «слимси» — сладковатый порошок для страдающих ожирением.

«Ховард Отель» на Норфолк-стрит, где я остановилась, оказался в центре английской столицы, что позволило мне довольно быстро освоиться с ее жизнью. Лондон оказался не таким мрачным и серым, как я ожидала. Наоборот, он ошеломлял шумом, пестротой, многоликостью, необъятностью и совершенной неповторимостью. Современность и старина уживались в нем прекрасно. Запомнился красотой ансамбль Трафальгарской площади. У Букингемского дворца, как сто и двести лет назад, шла смена гвардейских караулов. Офицеры на староанглийском языке зычными хрипловатыми голосами подавали команды. Сверкали на солнце латы конногвардейцев, трепетали на ветру плюмажи на их касках. На головах пеших гвардейцев в красных мундирах чернели медвежьи шапки, правда, не из настоящего меха, а синтетические. Из нейлона же были и парики адвокатов, выступавших в средневековом готическом здании лондонского суда.

В Национальной галерее, несмотря на тесноту висящих там картин, шедевры я увидела сразу. В памяти остались «Венера перед зеркалом» Веласкеса, «Автопортрет» и «Купальщица» Рембрандта, «Портрет Махи» Гойи, полотна Мане и Веронезе.

На улицах не видно нищих, но людей, живущих подаянием, было порядочно.

На перекрестке фешенебельных улиц Пикадилли и Риджент-стрит, у фонтана со скульптурой крылатого Гермеса в центре площади толкались наркоманы. Когда их собирается чересчур много, появляется полиция — скапливаться на улицах не принято и считается дурным тоном.

Один из углов Гайд-парка — «спикер-корнер» — отведен специально для ораторов. Выступают все кому не лень. Можно говорить о чем угодно — нельзя лишь ругать королеву.

Вот на возвышение, напоминающее стремянку, забрался худощавый бледный человек в потрепанной одежде и увлеченно начал «держать речь». Слушающих было трое — две девушки и парень. «О чем он говорит?» — спросила я переводчика. «О религии, о взаимоотношениях Бога, дьявола и человека». Пылкая речь оратора не привлекала массы, и минут через десять он слез со стремянки, сложил ее и пошел прочь…

У подножия колонны Нельсона собралась толпа с транспарантами и плакатами. Человеку в плаще с поднятым воротником нельзя было отказать в страстности, взволнованности, умении увлечь слушателей. Рядом стояли полицейские и тоже внимательно слушали выступавшего. Когда по толпе пронеслось, что здесь русские артисты, он учтиво умолк, и все посмотрели на нас с нескрываемым любопытством. После некоторого замешательства оратор продолжал говорить с еще большей пылкостью, изредка поглядывая в нашу сторону.

Успела посмотреть и замок Виндзор, в котором много времени проводила королева. В одном из залов пол был расчерчен белыми линиями — здесь королева играла в теннис. В зале 1815 года портреты Александра I, Уварова, Платова…

В один из дней, когда я давала автографы (кстати, в Лондоне много собирателей автографов), ко мне подошел мужчина средних лет. Он держал в руках альбом, отделанный перламутром. Альбом оказался настоящим сокровищем — первый автограф в нем относился еще ко временам Кромвеля. Я увидела росписи Шаляпина, Фокина, Улановой, Коралли, Кшесинской, Лоуренса Оливье, Пола Скофилда, Вивьен Ли… «Это традиция нашего рода», — с гордостью произнес владелец альбома, когда я расписалась в нем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});