Рацухизация - В. Бирюк

Коллеги-прогрессоиды, как у вас «с левого боку»? Благоустроено? У меня — уже. Я с этого начинал. Нутро, понимаете ли, чует. Селезёнка, знаете ли, ёкает.

Но такого…

Пустили воду, колесо закрутилось, приводной ремень зашелестел, передаточный вал закрутился, все туда толпой — чего будет-то?! Жернова крутятся, засыпали мешок ржи, открыли заслонку — во, сщас! Мука потечёт!

Оно чуток пожужжало, поскрипело и… встало.

Я… «факеншит» — из самых мягких выражений. Стыдно-то как! Делал-делал и не сделал! Народ вокруг, смешки уже пошли, сочувствие потоком выражёвывается:

– Ни чё, боярич… в другой раз… в церкву сходи, Николе-угоднику свечку поставь… да оно изначально ясно было — глупость… наши, стал быть, отцы с дедами такого… а они-то! уж какой мудрости были…! а мой-то батяня — ума палата, только глянул и сразу — а ты где сметану взял?! Да уж, пошли мужики, чего время попусту…

Я по цепочке назад: бегун, вал, ремень… а чего смотреть-то?! Вон — колесо мельничное встало. Из-под остановившегося колеса весело бежит водичка. Пополам с кровушкой. Потому что в канале лежит… чудак, который заклинил колесо своим телом. Идиот, который сорвал торжественный запуск мельницы в эксплуатацию и наглядную демонстрацию величия научно-технического прогресса.

Трудишься-стараешься, прогрессируешь-инновируешь, а тут — бздынь! — чудак в канаве. И всего прогресса — как не бывало!

Я уже говорил: у меня нет ямы под колесом, как в обычных нижнебойных мельницах. У меня — канал бревенчатый. Зазор между дном канала и лопастями колеса — вершок. Чтобы вода не сильно впустую текла. Вот в этом вершке и лежит… этот… со спиной продавленной до грудины…

– Горнист, это — что?! Что за падаль?!

– Дык… тута… ну… Вы все пошли, я, стал быть, поглядел — всё ли, ну, в порядке. И — следом. А этот… Он… эта… малость выпивши… Ну, праздник же! Лапти новые одел! Вона — торчат. И давай мне всякие слова… Ну, обидные — говорить. С той стороны канавы. А я, стал быть, спокойно ему отвечаю: сам дурак. И пошёл. Он, видать, разгорячился, да и полез напрямую. А тама-то — мокро, тама-то — скользко, лапти-то — лыковые…

Других версий предложено не было.

Правдоподобно: мужики летом ходят босиком. Только вот нынче, осенью влезли в лапти. Навык правильной ходьбы не сразу восстанавливается. Тропинка по склону — глинистая. Набрал глины на подошвы и полез в мокрый скользкий бревенчатый канал. Хотя в десяти шагах — мостик перекинут. Просто так полез — сдуру, сгоряча.

Я могу представить необходимость предупреждающего плаката: «Не переходите дорогу перед быстро идущим транспортом». Но «… перед медленно вращающимся колесом»… Ребята, я, конечно, умный. Но додуматься до такого маразма…

Британские медики в 21 веке присваивают ежегодную премию Дарвина. Дают ее посмертно за самый дурацкий поступок, стоивший жизни.

Среди победителей — мужчина, прыгнувший в колодец за цыпленком; мужчина, пристроивший реактивный двигатель к креслу; мужчина, отпиливший себе голову бензопилой. Помню ещё радостных американцев, отца с сынишкой, восторженно собиравшихся пописать на металлический сетчатый забор с надписью «Высокое напряжение», и британского десантника, упавшего с четвёртого этажа: компания соревновалась — кто дальше плюнет с балкона. Парень слишком сильно разбежался перед плевком вдаль — перила не смогли остановить.

Исследователи назвали свой труд теорией мужского идиотизма — из 318 премий 282 — у представителей сильного пола.

Так что ничего странного, Ванюша. «Первый — пошёл». Дарвина уважаешь? — Жди следующего покойника.

Ждать пришлось недолго. На следующий день запустили молотилку, стали возить снопы. И — встали. Чудаку оторвало голову.

Нет, я всё могу понять! Я могу понять, когда молотилка отрывает ноги или руки — сам видел, ещё в первой жизни. Но — голову! Её же не всунуть! Между барабаном и подбарабанником — полвершка!

А если постараться? Чудак решил «заглянуть наискосок» — прижался щекой к вращающемуся барабану, утыканному этими «американскими зубьями». Они — маленькие. Но бороду поймали. Дядя дёрнулся и наделся виском на зуб. Барабан… на нём мощи — четыре «лошади». Он и продолжил крутиться. Дробя, отрывая, раздирая и выпуская… всё что под зубья попадает.

Остановили, вытащили. Всё вытащили. Промыли, просушили, проветрили. Зерно с кровью… скотина его не ест. Люди — аналогично. Промыть, прорастить, бражку затворить… Жизнь — продолжается, чего добру-то пропадать?

И обрить всех нафиг заново! Особенно — баб. Женские косы… если только скальп снимет — легко отделалась.

Шасталка… милейшее устройство. Там же всех функций — усики на зёрнышках обламывать! Там же всё закрыто! Никаких особенных масс, скоростей, усилий…

Чудак лезет посмотреть; а чегой-то оно… не маловато ли шастает? Суёт голову под выпускное окно, открывает и получает поток чистенького, светлого зерна — в морду. Точнее — в открытое, как здесь повсеместно принято, хайло. Захлёбывается, кашляет, молотится головой о стойки, теряет сознание… Когда его вытащили — поздно. Я для кого окно в торце корпуса прорезал?! Заслонку подпружиненную мастырил, показывал-рассказывал… А, бестолку…

«Всё, что может испортиться — испортится. Всё, что не может испортиться — испортится тоже» — закон Мерфи. Базовая инженерная мудрость. В понятие «всё» нужно обязательно включать не только машины и приборы, но и человеков, которые их используют.

Понятно, что после таких… приключений крестьяне хлеб на мою мельницу не повезли бы. Место, где люди гибнут… нехорошее. И молебны в Никодимкином исполнении их не убедили. И плевали они на весь прогрессизм и гуманизм механического привода и мельничного колеса:

– Тама… эта… кровищей воняет… Ну его…

Но у меня есть административный ресурс. Проще: «ломаю об колено». Но — мягенько.

Сначала обмолотили хлеб с моих полей. На нём-то все эти… случаи и случалися. На нём и отработали технологии. «Горнист» усвоил: куда надо смотреть и что щупать. Я не о женщинах: сырой хлеб идёт очень тяжело. Потом пошёл урожай моих холопов и закупов. Должников. Все новосёлы мне должны — за новые подворья с белыми избами, трубными печками и дощатыми полами почти никто ещё не рассчитался.

– Чем отдавать-то будете, православные?

– Дык… это… мы… ну…

– Понятно. Везёте хлеб на молотилку. Отдаёте мусор и десятину — в уплату. Половину оставшегося зерна — отдаёте в погашение долга. Зачту по цене… «как людям».

«Как людям» — по рыночным расценкам. Энгельгардт так постоянно с крестьянами договаривался. Тут смысл не в дорого/дёшево, а в том, чтобы крестьянин себя дураком не чувствовал: «как все — так и мы». А что цены сейчас самые низкие, и в году, и за несколько лет… Главное — каждый из них чувствует своё прейскурантное единение с народом. Это успокаивает.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});