Вся правда о Муллинерах (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

собой не брал.

— В таком случае, — вопросила леди Уикхем с некоторой горячностью, — как вы собираетесь фотографировать в такое время суток?

— А! — сказал Дадли неопределенно. — Я понимаю, о чем вы. Загвоздка, никуда не денешься, верно?

Леди Уикхем, казалось, более или менее смирилась с неизбежным.

— Ну хорошо. Полагаю, они пришлют завтра кого-нибудь еще.

— Вот именно, — сказал Дадли, приободрясь.

— Ну, а пока… работаю я здесь.

— Да неужели?

— Именно здесь. Все мои книги написаны за этим столом.

— Только подумать! — сказал Дадли, вспоминая, как Бобби однажды вроде упомянула, что леди Уикхем пишет романы.

— Однако свое вдохновение я черпаю главным образом в саду. Обычно в розарии. Люблю сидеть там по утрам и мыслить.

— И впрямь, что может быть приятнее? — от души согласился Дадли.

Гостеприимная хозяйка посмотрела на него странным взглядом. Словно почувствовала, будто что-то не так. И очень.

— Ведь вы из «Будуара миледи»? — внезапно спросила она.

— Из чего-чего? — переспросил Дадли.

— Вы тот, кого редактор «Будуара миледи» прислал ко мне для интервью?

Вот на этот вопрос Дадли мог ответить без запинки.

— Нет, — сказал он.

— Нет? — эхом отозвалась леди Уикхем.

— Абсолютно и бесповоротно не-е-т, — твердо сказал Дадли.

— Так кто же, — властно осведомилась миссис Уикхем, — в таком случае вы?

— Я Дадли Финч.

— И чему, — спросила радушная хозяйка тоном, так разительно напомнившим ему его покойную бабушку, что пальцы в штиблетах Дадли судорожно скрутились, — чему я обязана честью этого визита?

Дадли заморгал:

— Но я думал, вы знаете.

— Я не знаю ровно ничего.

— Разве от Бобби не было телеграммы?

— Нет, не было. И я не знаю никакого Бобби.

— То есть мисс Уикхем, хотел я сказать. Ваша дочь Роберта. Она сказала, что я могу приехать и что пошлет вам телеграмму, как бы пролагая мне дорогу. Послушайте, это ужасно неловко. Только подумать, что она забыла!

Второй раз за этот день Дадли смутно ощутил, что его богиня все-таки не лишена изъянов. Все-таки девушке не следует заманивать кого-то в дом своей мамаши, а потом забыть протелеграфировать старушенции, чтобы ее подготовить.

— О! — сказала леди Уикхем. — Вы друг моей дочери?

— Стопроцентно.

— Так-так. А где Роберта?

— Она гонит на машине.

Леди Уикхем прищелкнула языком.

— Роберта становится нестерпимо непредсказуемой, — сказала она.

— Я… знаете, — заговорил Дадли смущенно, — если я, знаете, мешаю, скажите одно слово, и я ускочу в гостиницу. То есть я не хочу быть в тягость, так сказать…

— Вовсе нет, мистер…

— Финч.

— Вовсе нет, мистер Финч. Я в восторге, — сказала леди Уикхем, глядя на него, словно он был особенно гнусным слизнем, который нарушил какие-то ее особенно прекрасные мысли в розарии, — что вы смогли приехать. — Она прикоснулась к звонку. — Симмонс, — продолжала она, когда появился дворецкий, — в какую комнату вы отнесли багаж мистера Финча?

— В Голубую комнату, миледи.

— В таком случае, может быть, вы проводите его туда? Он, вероятно, захочет переодеться к обеду. Обед, — сообщила она Дадли, — подадут в восемь.

— Ладненько! — сказал Дадли. Ему немного полегчало. Какой ни внушительной старушенцией была эта старушенция, он не сомневался, что она слегка растает, когда он облачится в свой добрый старый вечерний костюм. За этот костюм он ручался головой. В Лондоне полно портных, способных раскромсать штуку сукна и сшить лоскуты в какое-то подобие одежды, но лишь один-единственный, способный сварганить костюм, который сливается с фигурой в единую гармонию и кажется прекрасным, как летняя заря. Это был портной, который имел счастье оказывать профессиональные услуги Дадли Финчу. Да, всеми фибрами чувствовал Дадли, входя в Голубую комнату, минут через двадцать старая кровопийца просто ослепнет.

В краткий миг перед тем, как он зажег свет, Дадли смутно различил безупречный костюм, бережно разложенный на кровати, и повернул выключатель, ощущая себя странником, вернувшимся к родному очагу.

Комнату озарил свет, и Дадли замер, отчаянно моргая.

Но сколько он ни моргал, открывшееся его глазам страшное зрелище отказывалось измениться хоть на йоту. На кровати был разложен не его вечерний костюм, а несравненная по жути мешанина предметов одежды, какую ему только приходилось видеть. Он еще раз безнадежно поморгал и, шатаясь, приблизился к кровати.

Он стоял там, взирая на все эти гнусные тряпки, а сердце у него в груди смерзалось в кусок льда. При чтении слева направо предметы на кровати были таковы: пара коротких белых носков, малиновый галстук-бабочка с готовым узлом колоссальной величины, что-то вроде широкой блузы, синие бархатные штаны по колено и в заключение — окончательно сразив Дадли печалью и безнадежностью — очень маленькая матросская бескозырка, на ленте которой крупные белые буквы кричали: «ЭСМИНЕЦ „ТОШНЯЩИЙ“».

На полу красовалась пара коричневых сандалий с ремешками и пряжками. На вид очень просторного размера.

Дадли прыгнул к звонку. Явился лакей.

— Сэр? — осведомился лакей.

— Что, — отчаянно вопросил Дадли, — это такое?

— Я достал это из вашего чемодана, сэр.

— Но где мой вечерний костюм?

— Вечернего костюма в чемодане не было, сэр.

Яркий свет озарил Дадли. Спор парочки ребят в «Трутнях», как ему теперь припомнилось, касался маскарадов. Вечером оба они собирались на маскарад, и один воззвал к Дадли поддержать его доводы, что в таких случаях благоразумный человек в целях безопасности одевается Пьеро. А второй заявил, что уж лучше умрет в придорожной канаве, чем наденет такой, всеми заношенный костюм. Он оденется маленьким мальчиком, сказал он, и с мукой в сердце Дадли вспомнил свой издевательский смех и предсказание, что вид у него будет самый ослиный. А потом он умчался в гардероб и по ошибке вместо своего