Я (не) буду твоей - Инна Инфинити

немка почему-то настаивает на том, чтобы я «привела себя в порядок».

Меня сажают в машину, и мы едем. За рулем один из охранников, я сзади с Эммой Фридриховной. Не слежу за дорогой. Зачем запоминать, как выглядит путь на казнь? Голова все еще болит, поэтому закрываю глаза, привалившись к окну. Слезы раздирают горло и текут сквозь закрытые веки, портя макияж, который я так старательно наносила.

Наконец, автомобиль тормозит. Не спеша выхожу и оглядываю здание. Первое, что бросается в глаза, — колючая проволока.

— Это сизо, — раздается за спиной голос Эммы Фридриховны. — Встреться с ним и после этого поедем в клинику. Здесь только один вход и только один выход, внутри ты будешь под конвоем. Так что даже не пытайся сбежать. И еще: у тебя вчера не забрали телефон. Давай сюда, — протягивает вперед ладонь.

Одеревеневшими пальцами достаю из внутреннего кармана жакета выключенный смартфон.

— Иди, скоро начнутся свидания.

Глава 54. Я никогда тебе это не прощу

Каждый шаг по обшарпанному вонючему коридору даётся мне с огромным трудом. К горлу то и дело тошнота подкатывает. И это не токсикоз, а отвратительное состояние сизо. Пройдя несколько доскональных досмотров под сальные взгляды местных стражей порядка, меня подводят к грязному окну. Забираюсь на высокий стул и в ступоре смотрю на трубку, через которую буду говорить с Витей.

В кино это все выглядит по-другому. По крайней мере трубки и стекла чистые. А на деле же окно и телефон такие, будто их век не мыли.

Через несколько минут появляется Витя. Сердце к горлу подскакивает и быстро-быстро трепыхается, когда вижу Смолова. Глаза красные, как будто не спал, лицо бледное. В остальном такой же. Мой любимый Витя.

— Привет, малыш, — говорит в трубку и улыбается.

От его грустной улыбки душа наизнанку выворачивается, а к глазам подступает влага.

— Привет, — сдавленно выдыхаю.

Витя прищуривается, внимательно приглядываясь к моему лицу. Надо было послушать Эмму Фридриховну и тщательнее замазать синяки.

— Что с тобой? — спрашивает настороженно.

Решаю сказать правду:

— Меня ударил отец.

Витя стремительно меняется в лице. Если несколько секунд назад он старался выглядеть, как обычно, то теперь челюсть плотно сжата, венка на шее быстро-быстро пульсирует. Смолов, словно тигр, приготовившийся к прыжку.

— Блядь, как он посмел. Я выйду отсюда и…

— Успокойся, — перебиваю. — Хватит бить морды. Ни к чему хорошему это не приводит.

Витя осекается. Глядит на меня виновато.

— Прости, малыш, — тихо говорит через паузу. — Я все испортил.

— Нет, это я все испортила. Не нужно было начинать отношения с тобой. Я знала, как это может закончиться.

— Ты жалеешь о том, что между нами было?

В его интонации слышится укор. Я сразу же начинаю чувствовать себя виноватой за сказанное. Разве я могу жалеть о лучших днях и ночах в своей жизни? Разве могу жалеть о том, как сгорала в объятиях Вити?

— Я жалею не о том, что между нами было, а о том, что так тебя подставила.

— Ты не подставляла меня. Малыш, я придумал, как действовать дальше. Скоро у меня появится нормальный адвокат. Я попрошу его помочь в написании доверенности на твоё имя, чтобы ты могла распоряжаться моими банковскими счетами. Уезжай из страны. Денег хватит и для тебя, и для ребенка. А я разберусь со всем этим и приеду к вам.

Я даже не сомневалась, что Витя предложит мне что-то подобное. Отрицательно качаю головой.

— Нет, я не допущу, чтобы тебя посадили в тюрьму.

— Да никто меня не посадит.

— Витя, тебе избрали меру пресечения в виде заключения под стражу. Ты же сам прекрасно понимаешь, что за этим последует реальный срок. Если бы была надежда на условный, то ты бы находился под подпиской о невыезде или под домашним арестом.

— Нет, бред, это еще ничего не значит.

— Вить, ты сам все прекрасно понимаешь.

Замолкает. Конечно, понимает. По глазам вижу, что понимает.

— Значит, отсижу и выйду. Сколько мне дадут за избиение? Ну год. Ну полтора.

— По твоей статье до восьми лет.

— Ну уж восемь мне точно не дадут. Даш, уезжай. Я отсижу и приеду к вам.

— Как у тебя все просто.

— А что тут сложного? Зато ты не выйдешь замуж за этого урода.

Витя так спокойно обо всем говорит. Так легко готов сесть в тюрьму. Нет, я не могу такое допустить. Как бы Витя легко ни относился (или делал вид), а реальный тюремный срок — это сломанная жизнь.

— Я выйду замуж за Марата, — хочу произнести твёрдо, но голос все-таки предательски надламывается.

— Что?

— Я договорилась с ним. Я выйду замуж за Керимова, а взамен он заберёт свое заявление и тебя отпустят.

Витя несколько мгновений изумленно на меня глядит.

— Нет, Даша, ты не сделаешь этого.

— Сделаю.

— Даша, нет! — грозно рявкает, чем привлекает внимание тюремного надзирателя. — Я запрещаю тебе. А как же мы? Наш ребенок?

При упоминании о ребёнке тяжело сглатываю. Витя прослеживает за этим.

— Нет, Даша, — сипло произносит, догадавшись о моем намерении. — Ты не посмеешь… Это же наш малыш… Нет, Даша.

— Это единственный выход, чтобы тебя освободили. Я сделаю аборт и выйду замуж за Марата.

Витя становится еще бледнее, губы синеют, лицо приобретает отрешенный вид.

— Ты не посмеешь. Это же наш ребенок. Как ты можешь?

— Марат не поверит, что ребёнок от него, так что у меня нет иного выхода.

— Выход есть! Я же только что предложил тебе.

— Тогда тебя посадят.

— Да наплевать! Отсижу и выйду!

— Мне не наплевать. Я не могу сломать тебе жизнь.

— Ты сломаешь мне жизнь, если сделаешь аборт и выйдешь замуж за этого урода.

Слова даются с неимоверным трудом. Того и гляди — слезы брызнут из глаз. Каждая клеточка моего тела тянется к Вите. Через все преграды между нами, через грязное окно. Как же я хочу обнять моего Смолова, прижаться к нему, прошептать что-нибудь нежное, а в ответ услышать что-нибудь пошлое.

Вот только вместо этого я должна сохранять твёрдый дух и пытаться донести до Вити свою позицию, которая не изменится.

— Я все решила. Думаю, нам лучше больше не встречаться, — голос опять надламывается. Но