Фантастика 2000 - Сергей Лукьяненко

«Неликвид» сидел под стеной и укачивал пустоту. Санитар не стал его бить. Вначале. Он всего лишь пинками «подбросил» пациента поближе к свету и осмотрел его руки. Ранки на пальцах уже затягивались. Тем лучше. Рыбкин ограничился конфискацией испачканной простыни и «уложил» «неликвида» спать.

После колыбельной, которую спела резиновая дубинка, тому уже было не до «сыночка».

Славик заглянул в двенадцатую. Колян усадил «свинку» в позу лотоса. Это была привычная и уже изрядно поднадоевшая хохма, имевшая, впрочем, определенный смысл — после непроизвольного мочеиспускания запачканными оказывались только бедра пациентки… В глазок Рыбкин видел ее слегка оплывший профиль, абсолютно неподвижный на фоне серой обивки. Жалкое создание! Оно вызывало у санитара еще большее презрение оттого, что до него было не достучаться. Его нельзя было даже уязвить или сделать ему больно. Оно обитало в незримой башне из слоновой кости, отбрасывая лишь тень в мир реальности и животных страстей. «Хренова водоросль!» — подумал Рыбкин раздраженно и отправился в процедурный кабинет.

Здесь он пошатался среди зачехленного барахла. Горела одна лампа дневного света из шести. Голубой кафель казался в полумраке грязно-серым. Когда-то тут работали двенадцать человек, и скучать не приходилось даже ночью… Внезапно Рыбкин почувствовал себя крайне неуютно. Он затравленно оглянулся. Клаустрофобия? Без сомнения. Однако было еще что-то — смутное ощущение угрозы, исходящей от… электроконвульсатора. Аппарат для электросудорожной терапии, похоже, был не прочь разогреться…

Проклятие! Славик облизал губы. Хорошо хоть спирт еще остался. Он приготовил себе сорокаградусную смесь в стерильной пробирке для забора крови… Выпил. Слегка отпустило. Беспричинная тревога улетучилась. Но пустота вползала в голову через ноздри, рот, глаза, уши и проделывала все новые и новые дыры в веществе мозга, превращая его в пористую губку, лишенную объема. Эта губка впитывала информацию, однако в ней не рождалось никаких мыслей…

Каждый звук гулко отдавался в коридоре. Славик даже слышал, как Соня шумно сопит над клубком шерсти. Вот звякнули спицы — она отложила их в сторону. Листает журнал дежурства…

— Покогми «свинку»! — заорала Гринберг так, что Рыбкин поморщился. Зато человеческий голос вернул его к действительности. Он бросил взгляд на свои великолепные часы.

Все правильно. 22.30. Ох уж эта еврейская щепетильность!

«Ты ждешь еще меня, прелестный друг?…»

— Да знаю! — огрызнулся Славик и достал из шкафа одноразовый шприц. Потом открыл сейф, извлек картонную коробку и машинально пересчитал ампулы с глюкозой. Возникло некоторое несоответствие между тем, что он видел, и тем, что ожидал увидеть. Он не сразу понял, что это несоответствие означает. А когда понял, то захихикал — но тихонько, чтобы Гринберг не услышала.

— Ну, Колян, ты даешь, мать твою! — прошептал он, восхищаясь своим сменщиком. Тот изобрел простейший способ облепить себе жизнь. Он попросту игнорировал «свинку» в течение всего дежурства. Рыбкин готов был пoставить. свой месячный заработок на то, что пациентку из двенадцатой палаты никто не кормил и перорально по крайней мере трое суток… Значит, у него сегодня будет меньше работы. Гораздо меньше.

Но Колян все-таки нридурок. Это делается немного не так.

Рыбкин взял две ампулы, положил их в карман халата и вышел в коридор. Здесь он подмигнул Соне, уставившейся на него из-за стекла, будто аквариумная рыбка «телескоп пестрый», и, весело насвистывая мелодию песни под названием «Я дам тебе все, что ты хочешь», открыл дверь двенадцатой палаты.

Его встретил устоявшийся запах мочи и пота, заглушить который был не в силах даже дезинфектор. Рыбкин не стал включать свет (выключатель находился на панели центрального поста).

Тусклого луча, падавшего из коридора, оказалось вполне достаточно. В конце концов он НЕ СОБИРАЛСЯ делать укол. Славик подошел к «свинке» и похлопал ее по бритой голове, на которой только начали отрастать волосы. И не волосы даже, а пух — настолько мягкими они были…

В этот момент что-то хлюпнуло у него под ногами. Он посмотрел вниз — на носки своих идеально белых туфель. Они уже не были ИДЕАЛЬНО белыми. На правом расползалось желто-коричневое пятно.

— Это что такое? — тупо спросил Рыбкин у сидящего перед ним манекена (за годы работы санитаром он привык задавать риторические вопросы). — Я спрашиваю, что это такое, твою мать?!.

Славик был ошеломлен. Подобное случалось десятки, если не сотни раз, но сегодня он нервничал, как никогда в жизни. Он был, что называется, на взводе. Спусти курок — и ба-бах!

Пока бабахнуло тихо. Рыбкин всего лишь ударил «свинку» по щеке. Ее голова дернулась и свесилась набок, безучастные глаза уставились в пол. Рот приоткрылся — между зубами стал виден абсолютно СУХОЙ язык. Рыбкин не осознал, что это означает. Злоба зашкалила. В мозгу стучали противные молоточки.

Ему хотелось задушить эту тварь, увидеть, как ее глазные яблоки выползают наружу…

Он медленно поднял правую ногу и вытер подошву об упругое покрытие стены. Потом попытался унять дрожь в руках и возбужденное дыхание. Гринберг редко заглядывала в палаты.

(«Блядcкие чистотелов!» — подумал Славик обо ВСЕХ, кто не был санитаром.) Это давало ему отсрочку.

Он вышел в коридор и аккуратно закрыл дверь палаты.

Мускулы его лица были сведены судорогой — на нем застыла пугающая улыбка. Но пугаться было некому. Соня сидела за перегородкой из небьющегося стекла, склонившись над спицами.

По пути в сортир Рыбкин почувствовал боль в пальцах. Оказалось, что он незаметно для себя раздавил ими одну из ампул.

На халате образовалось влажное пятно. «Похоже, кое-кто сегодня описался», — сказал подленький внутренний голос, интонации которого, несомненно, принадлежали Соне Гринберг. Рыбкин ощутил, как дергается левое веко. Он поднес ко рту окровавленные пальцы и начал их посасывать…

Затем он постоял в сортире, прислушиваясь к успокаивающему журчанию воды. Бросил в сливное отверстие унитаза остатки ампулы, целую ампулу и нераспечатанный шприц. Во всем этом было мало смысла. Его никто не контролировал.

Он спустил воду. Постоял еще немного. Сплюнул. Слюна была вязкой и тянулась, тянулась изо рта, будто стеклянная нить. Или леска, привязанная к проглоченному крючку. Рыбкину показалось, что кто-то вот-вот начнет вытаскивать наружу его внутренности. Он выпрямился. Голова раскалывалась от внезапно нахлынувшей боли.

Что-то было не так. Плохая работа. Плохие запахи. Плохие люди. Они плохо с ним обращались.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});