Дела семейные - Рохинтон Мистри

— Но все это несправедливо, у вас тут такая теснота. На бедную Рокси навалилось столько работы. Плюс лекарства и другие траты…

Он вытащил из кармана конверт и, не зная, кому вручить его, стал расправлять замявшиеся уголки.

— Я… это на расходы…

Роксана открыла конверт и показала Йезаду его содержимое.

— Куми знает об этом? — мягко, чтобы не обидеть брата, спросила она.

— Это и мои деньги, не только ее. И я не нуждаюсь в ее разрешении. Имею право сделать папе подарок, если хочу.

Йезад поощрительно улыбнулся, но в тот же миг представил себе, что ждет Джала, и протянул ему конверт:

— Ты уверен, Джал? Куми ведь расстроится.

Джал заколебался и по привычке ухватился за мочку уха.

— Мне все равно, — сказал он, ощущая странный прилив самоуважения. — Что она сделает? Меня тоже выставит из дому? Я бы и сам ушел, будь у меня выбор.

Неожиданное заявление поразило Йезада и Роксану. Они обменялись взглядами.

— У тебя что-то произошло с Куми?

— Ничего не произошло. Все как всегда — у меня мозгов нет, от меня никакого толку, я только мешаюсь. А меня тошнит от ее злобы тридцатилетней выдержки.

Он помолчал. Потом заговорил снова:

— Если бы вы жили в большой квартире, такой, как наша, я бы поселился с вами. — И, взглянув на Йезада, торопливо добавил: — Конечно, если бы вам этого хотелось.

— Если бы у нас была большая квартира, я бы настоял на твоем переезде, — заявил Йезад.

— Я бы помогал Рокси ухаживать за папой. И моя доля денег пошла бы на расходы. Господи, как было бы хорошо!

Джал поднялся на ноги. Его проводили просьбами заходить почаще. Он благодарно улыбался.

Тихонько, на цыпочках, зайдя в большую комнату, он приблизился к дивану. Отчим лежал с закрытыми глазами, но губы его шевелились. Джал с печалью смотрел на него, представляя себе, какие горькие воспоминания тревожат его сон. Так простоял он несколько минут, легко касаясь кончиками пальцев плеча Наримана.

Прошел дождь, и на верхней террасе было мокро. Он взлетел наверх, перепрыгивая через ступеньки, сердце молотом колотилось в его груди, и увидел, что Люси все еще стоит на парапете.

— «В то майское утро, когда были молоды мы…»

Люси пела. Устремив глаза к горизонту, не обращая внимания ни на поток машин внизу, ни на толпу, собравшуюся на тротуаре, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Это Арджани с первого этажа послал сообщить ему, что на крыше творится нечто ужасное. Сначала он не поверил посланцу: если Арджани хватило мстительности на то, чтобы напять Люси в айи, то он вполне может пойти и на такой жестокий розыгрыш.

Но все же подошел к окну проверить. Ясмин и дети сгрудились за его спиной. Увидели они только толкотню на улице — люди задирали головы, указывали наверх, шумели, машины тормозили, водители высовывались, стараясь понять, что взбудоражило народ. Арджани не выдумал, на крыше действительно что-то происходило.

Нариман шагнул к двери, но Ясмин предложила подумать, стоит ли ему в очередной раз ввязываться в дурацкую историю. Пусть у Арджани голова болит, раз он так упорно держит ее в служанках, — Нариман за это не отвечает.

— Но я чувствую себя в ответе за нее, — возразил он. В ответе за прошлое, за одиннадцать лет их отношений и за то, что отчасти повинен в отчаянном поступке Люси. — Было бы лучше, если бы ты не мешала мне провожать ее до школы…

— И сколько это может продолжаться? Пока маленькие Арджани школу не закончат? Ты должен был давным-давно прекратить это безобразие, еще когда она в первый раз явилась под наши окна! Нет, ты ее не остановил, она пошла дальше, и вот теперь пожалуйста!

Джал и Куми отошли в сторонку, исподтишка бросая на него негодующие взгляды. Он знал причину: он опять обижает мать, довел ее до слез. Привыкли они к тому, что родители вечно ссорятся, невесело подумал он. Привыкли видеть мать обиженной, а отчима наверняка считают источником всех бед. Как бы ему хотелось объяснить, что он не желает ей зла, что он так же бессилен здесь, как они.

— Не надо, папа! Не ходи на террасу! — внезапно выкрикнула Куми.

Ясмин успокоила дочку поцелуем, а потом отослала детей делать уроки.

— Сейчас не время ссориться и ворошить прошлое, — умоляюще сказал Нариман, — сейчас может что угодно случиться!

— Если может что угодно случиться, то ты ничему не можешь помешать! Эту женщину надо в психушку отправить, ей нужна профессиональная помощь!

— Может быть, ты права, но прежде всего надо заставить ее спуститься с крыши.

— Сама спустится, когда устанет. Сколько она может стоять на парапете и петь?

— А вдруг у нее закружится голова и она упадет? Ты хочешь, чтоб смерть бедняжки была на нашей совести?

Ясмин неохотно уступила.

Выскочив на лестничную клетку, он услышал голос Люси. Взбежав на крышу, увидел ее на парапете — волосы распущены по плечам, как она носила раньше, хрупкая и юная в сгущающихся сумерках. Беспечно пританцовывающая фигурка четко рисовалась на фоне серого неба.

Нариман сделал шаг вперед — мокрый камень под ногами напомнил ему, как скользко должно быть на парапете.

Отцовский враг со своим старшим сыном прятались за огромной цистерной. Оба махали Нариману, подзывая к себе. Арджани шепотом сообщил, что они пытались урезонить Люси, но их старания только сердят ее, потому и укрылись за цистерной.

— Надо что-то делать, не дай бог, поскользнется и упадет с крыши, — шептал Арджани, — бедная женщина, за что ей такая смерть, а потом, представляете себе, как нам придется разбираться с полицией?!

Нариман осторожно выглянул из-за цистерны.

— Как вы думаете, что нам теперь делать? — прошелестел младший Арджани.

— Ядумаю, вам лучше всего убраться с крыши, — ответил Нариман.

Оба с облегчением на цыпочках побежали к выходу. Старший Арджани еще пролепетал на бегу слова благодарности и что-то насчет прощения и забвения.

Оставшись наедине с Люси, он начал тихонько подпевать ей.

— «О прошлом тоскуя, мы вспомним о нашей весне…»

При первых звуках его голоса она смолкла. Круто повернувшись на самом краешке крыши, обвела ее взглядом.

— Привет, Нари, — улыбнулась Люси, увидев его у цистерны.

Его кольнуло в сердце от этой улыбки.

— Как ты, Люси?

— Я скучала по тебе.

— Я тоже по тебе скучал.

Лужица дождевой воды у парапета, как зеркало, держала ее отражение. Отражение дрогнуло — Люси сделала шаг в сторону. У него оборвалось сердце.

— Я больше не вижу тебя по утрам, Нари, когда веду детей в школу. И на обратном пути не вижу.

— Я занят на работе.

Над крышей пролетел ветерок, по лужице пробежала рябь. Отражение Люси затрепетало. Она снова запела. Нариман молчал.

— Почему ты не поешь? Я тебе больше не нравлюсь?

— О Люси, ты по-прежнему прекрасна, как Милица Корюс.

Люси просияла:

— Это было так давно, Нари, когда мы смотрели «Большой вальс».

— Спустись с парапета, Люси, и мы вместе споем. Честное слово.

Она продолжала петь.

— Прошу тебя, Люси, это не место для пения. Сойди с парапета, любовь моя, и подойди ко мне.

Она неожиданно протянула руку, и он помог ей спрыгнуть. Загрубелая ладонь Люси вызвала у него вспышку ненависти к Арджани. Он повел ее вниз по лестнице. Люси все пела и пела, пока они спускались на первый этаж.

У двери квартиры Арджани Люси повернулась и помахала ему рукой, как всегда делала, когда он провожал ее домой. Прежде чем закрыть дверь, она послала ему воздушный поцелуй. Он поспешно ответил тем же, стараясь заглушить боль в сердце.

Семейство Арджани осыпало его словами признательности, заверениями, что они немедленно свяжутся с близкими Люси, все сделают, чтобы помочь ей. Нариман испытывал только облегчение оттого, что все кончилось благополучно.

Через несколько дней Нариман позвонил Арджани в дверь, чтобы справиться, что сделано для Люси. Мистер Арджани снова рассыпался в благодарностях.

— Я рад вам сообщить, что Люси совершенно здорова! Она нормально ведет себя.